Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6303 ( № 1 2011)

– Что мы сегодня слышим? Это не русский язык. Это даже не сленг. Потому что сленг отражает какую-то свою, скажем уличную, культуру и имеет свой смысл. А сейчас техническая терминология смешалась с дурным английским и превратилась в русский камамбер! Когда люди попросту не могут выразить точно свою мысль.

– Кто он, ваш читатель?

– Когда я пишу, я вижу его. И я обращаюсь к нему со своей исповедью. В предлагаемой сегодняшней публикации они услышат меня. Если я пишу о Гоголе или Паганини, это не значит, что пишу об этих гениальных исторических личностях. Хотя я и знаю их историю. Для меня в каждой статье, эссе или рассказе – накопившаяся боль. Та боль, которая просится на бумагу.

– Спасибо. Ну а мы предлагаем читателям рассказ, который, надеемся, войдёт в книгу к 60-летнему юбилею Владимира Алексеевича, которое грядёт 19 августа нынешнего года.

Беседу вёл Александр ЯКОВЛЕВ

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии:

Портфель "ЛГ"

Каприччио

свободная форма

1816 год. Австрия. Линц. Дворец Ландхаус наполнен духами! Духи обволакивали, как и блеск бриллиантов родовитых дам, утверждали их вечную власть над всем видимым и невидимым. И чем это дамы Линца хуже дам Парижа? Французы и дамы Франции проиграли! Господа, ну согласитесь, что Австрия имела право на реванш, ей хотелось пахнуть лучше, чем поверженная Франция!

В огромной парадной зале у чёрного рояля устроили несколько рядов золочёных кресел: сегодня в Ландхаусе маскерад и заезжая знаменитость, отменный ужин и шампанское без конца.

Все в движении: дамы и их то ли кавалеры, то ли грумы, поди разбери, если многие грумы, бежавшие у стремени их мужей-рыцарей, преуспевать стали и без примерки натягивали порты их родовитых хозяев.

Концерт маэстро Никколо Паганини пришёлся в ту пору, когда мужья некоторых дам отсутствовали по причине дележа послевоенного европейского пирога, что и дало повод к блестящему маскераду.

Дамам было душно (хотя бельё не стесняло, его ещё как бы не совсем изобрели), им было душно от сердечной духоты, мужчинам несвойственной, когда дамы хотят терять головы и находить ларцы с драгоценностями, где маленькая записка в корсаже волнует пылкую грудь, заставляя трепетать её от предвкушения ожидаемого. Лукавство маскерада – это правила игры, где все знают друг друга, и вопроса: «Кто там в малиновом берете?..» – не последует, каждому вхожему сюда, избранному, понятно, что это баронесса Воленштайн гоняет хлыстиком не неизвестного в костюме ослика, а, напротив, всем известного осла и клеврета баронессы, сутягу Лангхоффа.

Загадка была одна – Паганини! Он был рисорджименто1, бунтарём! Этот итальяшка, идёт молва, в своём буйстве музыкальном вызывающе работает смычком, как саблей! Кому он добывает свободу? Австрия ещё держит раздробленную Италию в своих колючих объятиях и помнит пощёчину от гения Суворова в Альпийском походе 1799 года, зуботычину от Наполеона в 1809-м и подписание невыгодного Шенбруннского договора, победу русского императора в войне 1812 года и триумф его на Венском конгрессе, где в собственной столице австрийцы были на вторых ролях, а сто дней Наполеона в 1815-м, при Ватерлоо, где обошлись опять-таки без австрийцев, – это раздражало империю Габсбургов, и в существовании итальянца Паганини тоже был некий вызов. О нём говорили такое, что дамы рдели, а тонкие знатоки политической интриги иронично кривили губы: и здесь их хотят уязвить плебейской славой скрипаля!

Ширма, на панно которой были вытканы сцены итальянских войн с Францией славного Карла V в XVI веке, отгораживала дверь входа в залу от взглядов рассаживающейся публики. У рояля появился церемониймейстер: «Дамы и господа! Маэстро Никколо Паганини!» – и, считая свою миссию выполненной, достойно удалился. Из-за ширмы никто не вышел. На передних креслах недоумённо переглядывались, когда сзади послышалась какая-то возня, кто-то продирался сквозь мужской частокол, выбрасывая левую руку вперёд, разгребая себе возможность прохода. Чёрная грива волос прятала лицо; голова вертелась вправо и влево, извиняясь на ходу, лишая любопытствующих возможности разглядеть её. Гребец выскочил на свободное пространство между ширмой и роялем, резко повернулся, выкинув руки в стороны; зажатая в кулак правая рука держала скрипку со смычком без всякой изысканности, как дубину, которой он хотел огреть напомаженных в личинах аристократов.

Фалды его фрака описали дугу и хлестнули изящный стульчик у рояля, который не преминул упасть, а двухметровый, грубо сделанный черноглазый длиннорукий детина склонился в поклоне, коснувшись смоляными волосами пола, перекрыв ими упавший стул и, когда разогнулся сильной, упругой пружиной, откинув волосы назад и вновь раскинув руки, то все увидели в его левой руке скрипку Страдивари, в правой – смычок и стульчик, стоявший у рояля.

– Какой очаровательный шут! Кто бы мог подумать и заподозрить его в такой ловкости при таком росте? Крошка-скрипка… стул стоит, а ведь он, этот Паганини, сбил его… когда он всё успел? – жеманно недоумевала маркиза де Бросте.

– Дамы и господа! Покровитель муз этого дворца соблаговолил пригласить меня выпить шампанского вина и… – Паганини сухо сглотнул. – Но для начала немного той дури, что называется музыкой, как я это понимаю.

Светская публика охнула от грубой прямоты, а он воткнул в свисавшие волосы скрипку, как вилы в сено, дёрнулся, запрокинув голову, и все услышали звуки… звука! Они слетели с упругой тетивы, запрыгали по огромной зале, конский волос высек звуковые искры, горное италийское эхо скакало по парикам, проникая своей дикой чистотой в уши… Маски дам дрогнули, их владелицы не могли себе позволить так чисто, свободно и бескорыстно любить, а звуки жалели их и зазывали весело в пляску чувств… Остолбеневшие мужчины увидели летящую пудру со своих париков – верный знак: к расходам большим, не к прибытку!

Дикая, страстная, нежная, наполненная мужской силой музыка схватила маскерад и стала раздевать! Звуки хлестали онемевших, били по лицам, по чванливой пошлой спеси, по ртам, искажённым цинизмом, по лжи их, чтобы услышали они обнажённой болью – Всемогущего, кровь Его и сердцем дрогнувшим, да, пробудились!

Первый «каприс»2 (арабеск) закончился. Паганини опустил скрипку, поправил спадавшую прядь волос смычком за ухо, коряво поклонился.

– А теперь, – произнёс он хриплым голосом, – то, что сам не знаю что…

Бесконечные пальцы Никколо из примы извлекали плач… Скрипка плакала струной, это было не рыдание, но чистый плач любви…

Инструмент с этим мужчиной был нежной, наполненной любовью женщиной, одинокой от счастья и страстного желанья; слышать этот дивный голос совершенства, так сладко… когда ангелы с небес рядом…