Федор Раззаков - Бригада возвращается. Триумф бандитской романтики

В центре сюжета была история знаменитого одесского бандита Михаила Винницкого по кличке Мишка Япончик. В 1925 году писатель Исаак Бабель написал киносценарий под названием «Беня Крик», который в 1926 году хотел экранизировать сам Сергей Эйзенштейн. Однако потом он от этой идеи отказался, и фильм на Одесской киностудии снял Вильнер. Беню Крика (Мишку Япончика) сыграл актер Юрий Шумский. О своей работе над картиной режиссер вспоминал следующее:

«Мне как постановщику приходилось все время отделываться от воздействия насыщающих одесский воздух романтических легенд о «благородном налетчике» Мишке Япончике и ориентироваться на необходимость затушевывания какой бы то ни было бандитской героики... Мы стремились уйти не только от романтики, но также лишить картину выдвинутого на первый план героя».

Однако когда в январе 1927 года фильм вышел на экраны, его дружно начали ругать... именно «за романтическое смакование похождений знаменитого налетчика». Присутствовавший на премьере член Политбюро Лазарь Каганович упрекнул фильм в романтике бандитизма, после чего картину решено было снять с проката, несмотря на то что он приносил колоссальные прибыли. Но идеология в СССР всегда была выше денег. Во всяком случае, тогда, в конце 20-х, тем более что НЭП тогда уже фактически дышал на ладан.

Спустя три года московский режиссер Николай Экк учел все нюансы скандала с «Беней Криком» при постановке первого советского звукового фильма «Путевка в жизнь» (1931), где речь велась о судьбах трудных подростков. Это кино нельзя назвать криминальным, однако эта тема в нем все же присутствовала – в образе вора-жигана (воры новой формации, появившиеся в годы НЭПа) в исполнении Михаила Жарова. Актер сделал все от него зависящее, чтобы зритель не дай бог хоть в чем-то не начал симпатизировать его экранному герою, но до конца справиться с этим ему все-таки не удалось. В итоге значительная часть молодежи увлеклась не главным героем – начальником трудовой колонии Сергеевым в исполнении Николая Баталова, а Жиганом. В молодежную моду перекочевала не только песня Жигана («Нас с Гаврилой два громилы...»), но и его внешний вид – папироса в углу рта, кепка на глазах и сапоги «гармошкой», в блатной среде именуемые «прохорями». Как рассказывал позднее сам Жаров, после премьеры фильма в июне 1931 года его популярность среди представителей уголовного мира и трудных подростков возросла настолько, что он не мог спокойно пройти по улице – его тут же окружала толпа и предлагала выпить «за здоровье Жигана».

Все эти нюансы учла советская идеология, которая после сворачивания НЭПа принялась популяризировать исключительно правильных героев: военных, спортсменов, государственных деятелей, а также массу героев из низов – представителей рабочего класса и крестьянства. К тому же был нанесен сокрушительный удар и по организованной преступности, которая была фактически ликвидирована. Например, всесоюзную «малину» – базу уголовников-профессионалов на Хитровском рынке в Москве – сровняли с землей в 1926 году, тогда же покончили с беспризорничеством (именно там ковались молодые кадры для преступной среды), а к началу 30-х прекратили свое существование проституция (как явление), наркомания, рэкет. Отныне преступники превратились в презираемую большей частью населения категорию граждан, подражать жизни которых мечтали единицы.

Например, объявлялся после отсидки где-нибудь на улице Казакова в Москве вор-рецидивист Леша Меченый, который жил себе поживал среди рядовых граждан, однако дружбу водил исключительно с такими же, как и он, уголовниками. Все его соседи догадывались, чем промышляют эти люди по вечерам – грабежами, но все понимали, что длиться это будет недолго, поскольку местное отделение милиции не лаптем щи хлебало. Поэтому очень скоро за Лешей Меченым и его дружками приезжал милицейский «воронок» и увозил эту компанию сначала в тюрьму, а оттуда – в солнечный Магадан лет этак на пять. И польза обществу от этого была существенная. Во-первых, несколькими преступниками в городе становилось меньше (пусть и на время), во-вторых – люди видели, что наказание для людей, преступающих закон, неотвратимо и редкий нормальный человек хотел для себя жизни из разряда «украл – выпил – в тюрьму».

Иное дело было на Западе. Там члены преступных группировок также жили в среде простых граждан, тоже не особенно скрывали своего образа жизни, однако за ними полицейские «воронки» приезжали крайне редко. А за главарями мафиозных синдикатов и вовсе могли никогда не приехать, поскольку доказать их преступную деятельность власти не имели никакой возможности (для этого у преступников была целая свора адвокатов). А то и вовсе не хотели этого делать, поскольку были повязаны с мафией незримыми узами кровных связей. Взять, к примеру, знаменитого мафиози Фрэнка Костелло, которого, как мы помним, прозвали «премьер-министром преступного мира» за то, что он умел «отмазать» своих гангстеров от «наездов» властей. Читаем у К. Сифакиса:

«У Костелло было больше связей в политических кругах, чем у любого другого руководителя организованной преступности в национальном синдикате. Фрэнк Костелло стоял за «договоренностью» между преступным миром и правительством. Он покупал покровительство и не колеблясь расходовал деньги банды, будучи уверенным, что сможет получить их, когда понадобится. Ему были обязаны многие политические лидеры и судьи. Он дергал за ниточки больше руководителей нью-йоркского Таммани-Холл, чем любой мэр, или губернатор, или президент. Пресса писала, что он «владеет» ими всеми, от Кристи Салливана до Майка Кеннеди, от Фрэнка Росетти до Берта Стрэнда и от Хьюго Роджерса до Кармине Де Сапио. Костелло оказывал им поддержку, добывал для них деньги, обеспечивал голоса избирателей через политические клубы, которые он контролировал, когда эти действия имели значение. И когда приходило время политических решений, Костелло просто выполнял тот же вид обязанностей, что и сенат США, – советовал и давал разрешение. Босс Таммани-Холл Роджерс изложил ситуацию: «Если я понадоблюсь Костелло, он за мной пошлет».

Когда дело касалось судей на разных уровнях, Костелло обращался к ним «мои мальчики»...

Костелло мог быть «ну очень полезным человеком», но он определенно был источником коррупции, личностью, которая снабжала игровые автоматы скамеечками, для того чтобы маленькие дети могли подняться достаточно высоко, чтобы опустить в щели автоматов свои монеты в пять центов. Он был убийцей, но его оружием были не гаррота (удавка-обруч. – Ф. Р. ) или револьвер, а его поднятая рука, когда он голосовал за смертный приговор или давал взятки за убийства...