Станислав Рассадин - Книга прощания

Что касается Балтера, то он не только никого не нажал, но его самого выдал, предательством сохранив себе место в гнездилище чести, ума и совести, писатель, насчет гордости коего вроде бы можно было не сомневаться. Тем более: «Если они посмеют меня тронуть, я подниму всех своих друзей по лагерю!» – так, как рассказывал мне Борис, кипятился тот, за которым стоял плен, потом два лагеря, немецкий и наш, «проверочный», стояли книги, объявленные школой мужества (вот, дескать, что перенес человек, а не усомнился в правоте партии). Однако – нажал, выдал, и предстал наш Боря перед товарищами по парторганизации журнала «Юность», где состоял на учете.

Правда, товарищи его не слишком пытали. Критик Женя Сидоров, впоследствии – министр Евгений Юрьевич, даже заявил, что хотел бы быть похожим на Балтера. Но ритуал есть ритуал.

– Борис! – вопросил кто-то. – И все же каким образом письмо, адресованное правительству, подхватили вражеские радиоголоса? Как оно могло к ним попасть?

И Боря «выдал»:

– Я могу сказать, кто его передал! Это сделал… Луи Филипп!

Наверное, у кого-то, знакомого с историей Франции, отвисла челюсть – не все же знали о Борином искусстве перевирать фамилии, не все сразу поняли: речь о Викторе Луи, кагэбэшном курьере на Запад.

«Юность» Балтера пощадила посильно, присудила ему выговор, но уж райком маху не дал. Исключил, можно сказать, с почетом: секретарь райкома заявил, что, дескать, другого можно было простить, но Балтер – человек убежденный. И до самой смерти ему не позволили напечатать ни строчки…

Я познакомился с ним в конце 59-го, и мы сразу близко сошлись: я, младший в компании, именно Балтером, а не Коржавиным награжденный долго державшейся кличкой «Малолетка», и он, уже седой, майор в отставке, бывший комполка. Часами бродили по Москве; рана, ускорившая его конец, и тогда беспокоила, он не выпускал из руки палки, но в ходьбе был почти неутомим. Жили вдвоем в Тарусе, захаживая к Паустовскому, который Борю обожал. Даже на свадьбе моей Борис был свидетелем со стороны жениха, вернее, если учесть важность, с какой исполнял эту роль, не меньше, чем генералом, притом не «свадебным» в привычном понимании слова, и беспощадно цукал Эмку, он же Наум Коржавин, которого на этот случай взял вроде как в адъютанты. Даже пить он меня учил – то есть пить много, не напиваясь. Секрет не утерян, но за ненадобностью устарел…

Одно нарушало гармонию отношений. Мы – и я, и прочие из друзей – его жалели. Как завзятого неудачника. Он выглядел человеком, которого в литературу занесло недоразумение, неудачливость на ином, соприродном ему поприще (из армии выперли как еврея в известный период борьбы с «космополитизмом»). И хоть издал книжицу «про войну» под редакцией Паустовского, но до очевидности слабенькую, а теперь вот мается на случайных заработках. Причем и тут своя обидная иерархия: одно дело все тот же Коржавин, отвечающий на графоманские письма, непечатаемый, но уже состоявшийся поэт, и другое – Балтер, писатель, которого нету.

Обидной снисходительности – не было, но, говорю, жалели любя. И когда узнали, что он пишет повесть, даже малость запаниковали: наверняка не понравится, но ведь не станешь врать!

Участь правдолюбцев выпала нам с Коржавиным: Боря выбрал именно нас. Несколько часов, помню, втроем мотались по городу, ища для меня, вконец обносившегося, костюм; от старания выбрали что-то сверхнепотребное, чего я потом и носить не смог (запретила появившаяся в моей жизни Аля); накупили водки, без которой тогда не обходились, и поехали в Борину коммуналку – слушать две первые главы.

Может, только еще раз я был так счастлив счастьем первооткрывателя: когда мне в ту же «Юность» принес свои первые рассказы мой товарищ, поэт Искандер.

А Окуджава, его песни, чьим первым слушателем мне довелось быть? Но там осознание, свидетелем чего я оказался, приходило постепенно. Без шока.

Отчего талант прорезался так запоздало? Кто скажет…

Сам Боря говорил, и я даже с этим готов согласиться, что с го раззадорила атмосфера нашей литгазетской компании, явилось желание доказать нам, что и он стоит чего-то. Хотя проще ответить, почему повесть «До свидания, мальчики», озаглавленная строчкой из Окуджавы, осталась его единственной книгой.

То есть, конечно, он продолжал писать – немного и трудно. Конечно, среди написанного были вещи, уверенно доказывающие, что он стал по меньшей мере профессионалом. Но…

Борис Балтер остался – а я твердо произношу этот глагол, заслуженный не многими из писателей, даже из нашумевших, – автором одного сочинения. Что его мучило. Уже в пору изгойства, когда он, дотрачивая заработанные повестью деньги (а они к нему спервоначалу пришли: «Мальчики» были экранизированы, пьеса по ним шла во многих театрах, пока была разом не запрещена), ставил сруб в Подмосковье, возле заповедной Малеевки, я восхитился его, так сказать, организационными способностями: так спорилась эта работа. Он сердито ответил, почти огрызнулся:

– Если бы тебе, как мне, не писалось, и ты бы сумел.

. Видно, талант слишком долго ждал выплеска, слишком щедро душа излилась в повести, слишком много в ней высказалось сокровенного… Или подобного не бывает «слишком»? Как сказать. Это зависит не только от истинности таланта, но и от его стайерской выносливости, которой Балтеру не хватило. Жалеть ли об этом? Я – жалею и не жалею: если б писательская судьба развивалась более плавно и постепенно, то и повесть, возможно, не обожгла бы читателя.

А она – обожгла.

Слово подходит тем более, что прозаик Балтер возник внезапно, словно бы взрыв. И слава… Да, не известность, а именно слава тоже пришла в один миг. Как обрушилась. Повесть, частью сперва напечатанная в легендарном сборнике «Тарусские страницы», а затем, целиком, в популярнейшей «Юности» (горы писем, самум восторгов), стала, как я сказал, и пьесой – спектакль в «Ленкоме», куда только что пришел Анатолий Эфрос, хоть инсценировку поставил и не он сам: юный Збруев, тогдашний кинокумир Леонид Харитонов, дебютантка Оля Яковлева… А там и фильм, снятый Михаилом Каликом, ныне объявленный киноклассикой, даром что я – из чистой ревности, от влюбленности в повесть – отнесся к нему сурово…

Будущее обещало стать замечательным. Да и можно ль сказать, что оно совсем не сбылось?…

Как хотите, а я опять о забавном.

Когда в 1962 году «Мальчики» объявились в редакции «Юности» (в стоическом «Новом мире» их отвергли, как говорится, не глядя, в «Знамени» дала от ворот поворот, даже не допустив до редакционных вершин, знаменитая редакторша Разумовская – Боря потом ее мстительно именовал не иначе как «жопа-щебетунья»), морщился и Борис Полевой. Повесть ему категорически не понравилась. Но к счастью, рукопись, лежавшую у него дома, прочли дочь и жена; прочтя, восхитились, и Борис Николаевич, образцовый семьянин, решил дело в пользу Балтера.