Артур Прокопчук - ЯЗЫК МОЙ — ВРАГ МОЙ

В предвоенные, советские годы беларуский язык фактически перестал быть государственным языком и под предлогом "двуязычия" республики был вытеснен из всех сфер общественной жизни. Ну, а после войны денационализация Беларуси пошла полным ходом и за два послевоенных десятилетия не было подготовлено ни одного учителя беларуского языка, проходила плановая ликвидация школьной сети с беларуским языком обучения.

В послевоенное время школой прививалась устойчивая мысль о превосходстве русского языка над всеми остальными. Приводились высказывания Ломоносова и Маяковского, Фридриха Энгельса и "гения всех времен и народов". Это так втемяшивалось в сознание, что у меня, привыкшего к многоязычию нашей семьи, где можно было говорить на беларуском, русском, польском или немецком, выработалась неприязнь к школьным урокам родного, беларуского языка. Уроки беларуского велись знающей, но запуганной до предела, старушкой (так мне тогда казалось, хотя было ей, наверное, около 35–40 лет). Она могла упасть в обморок от любого "вольнодумства", но где мне было тогда понять, и что я мог знать о том, что пережила беларуская литературная и педагогическая интеллигенция в 20–30-е годы борьбы советской власти с "нацдемовщиной". Что мы знали о советской государственной политике выхолащивания национальной культуры, уничтожения беларуского языка и местных национальных кадров.

"Школа доделает то, чего не сделала армия", кажется так сформулировала Екатерина II свою политику относительно всего народа Великого Княжества Литовского. Верные ее заветам, русские, а позже и советские, реформаторы насиловали беларускую культуру, беларускую школу, беларуский язык.

Мне до сих пор стыдно, хотя и не моя в том вина, стыдно за воспитанное советской школой пренебрежение к своему родному языку, за незнание истоков и корней беларуской истории, так тщательно выутюженной под недремлющим оком функционеров советской национальной политики. Беларуский язык в наши школьные годы медленно, но верно, с помощью всяких инструкций и, непостижимого нашему уму, чиновничьего рвения, выдавливался из жизненного обихода из средств массовой информации, переставал звучать на радио, беларуские слова заменялись уродливыми поделками из русского.

Подруга моей мамы — диктор Центрального беларуского радио, Лилия Стасевич, один из лучших дикторов того времени в БССР, позже, в эпоху телевидения, приглашаемая в Москву для постановки речи телеведущим, забегая к нам на чай на Интернациональную улицу, иногда между передачами по радио, рассказывала нам об этой постоянной борьбе "за чистоту языка", а на самом деле, беспардонной его русификации. Она получала специальные списки с запретом на употребление разных слов, бытующих в беларуском языке. Я помню, как невинное в политическом смысле слово "хвiлiна" ("минута" по-русски, если только считать это слово русским), было официально запрещено и попало в такой черный список, рассылаемый в издательства газет или в Республиканское радио.

Думаю, что таких слов тогда оказалось очень много, из-за родственных или заимствованных из немецкого и польского языков некоторых корневых слов беларуского языка. Интересно, на что стал бы похож русский язык, если бы в нем "декретом сверху" вдруг бы запретили все слова, например, татарского происхождения.

Постепенно, под разными предлогами, закрывались беларуские школы. Сталинская национальная политика катком прошлась по всему многонациональному советскому государству, а русификация Беларуси опережала все республики, я думаю из-за ее стратегического положения и потока переселенцев из России.

После Великой Отечественной в города республики приехало много рабочих и служащих из других районов страны восстанавливать разруху. Специалистов и просто рабочей силы не хватало, русский язык получил преимущественное распространение, а беларуский язык, как это было официально декларировано, переходил в статус "бытового языка". Позднее кремлевские идеологи и подпевающие им русские ученые-филологи пошли еще дальше и "перевели" украинский и беларуский языки в разряд "бесперспективных".

Чего же хотеть тогда от "затюканной" всякими инструкциями Гороно (Городской отдел народного образования) и "Постановлениями" партийных съездов о "национальном вопросе", нашей, угасающей в своей беспомощности, учительницы беларуского языка. Подыгрывая ей в демонстрации своей лояльности к политическому строю, мы все свои сочинения начинали с канонического — "чырвонай iстужкай праз увесь твор..." (красной нитью через все произведение...), а заканчивали свой "опус" на любую заданную тему здравицей "нашему великому вождю, учителю и корифею". Поставить за такое сочинение отметку ниже четверки было равносильно идеологической диверсии, а двойка, наверное, обсуждалась бы на партийном бюро школы. Это опять-таки была игра, в которой мы пользовались запрещенными приемами, чутко улавливая политическую ситуацию, явно в ущерб знаниям грамматики и правописания своего родного языка.

За эту фальшивую игру мне до сих пор стыдно перед Ольгой Сигизмундовной Дубровской, стыдно вдвойне потому, что именно она решилась на невозможное и поставила мне, явно не заслуженную мной, отличную отметку по беларускому сочинению, что и решило судьбу моей серебряной медали.

Царские чиновники не понимали другого языка, кроме русского, и в новом для народа государстве, в Российской империи старательно вытесняли древний язык литвин-беларусов за пределы общественной жизни. Этот процесс длился целое столетие, а большевики, которым все было нужно "здесь и сразу", упростили длительное реформирование, и за десяток-другой лет "вычистили" все, что опиралось на родной язык моих дедов и прадедов. Российские чиновники боролись с языком, а большевики, по-сталински, решили эту давно надоевшую России проблему, слишком много в советской империи было языков и национальностей, решили по известной сталинской формуле -"нет человека, нет проблемы".

Исчезали писатели, поэты, драматурги, за ними и другие, продолжающие "баловаться" родным языком, а там и 37-ой год подоспел, тут уже и фамилии беларуские стали поперек горла присланным из Москвы на руководящие роли партайгеноссе, одним из которых был, например, Мясникян, он же Мясников, до сих пор отчего-то увековеченный в памяти жителей Минска названием улицы в центре города.

Массированное наступление на беларуский язык, на литераторов и языковедов, в своей завершающей стадии было организовано новым главой республики, секретарем ЦК ВКП БССР, Пономаренко П.К. (1902–1984).

В своём письме-доносе на имя Сталина И.В. этот "деятель коммунистической партии" выступил, несомненно с подачи местных карьеристов, на позициях поборника за "чистоту беларуского языка", лингвистом и знатоком литературы. Я этот пасквиль на беларусов, на беларуских писателей полностью приведу в приложении, так как располагать его в тексте очерка у меня рука не поднимается — мне и читать его было в первый раз противно [1]. Позже, или одновременно с партийными чистками, наступила демоническая пора органов НКВД, пора Берии и других московских "выдвиженцев". Два оставленных для Беларуси и "утвержденных" высшим московским руководством народных поэта вынужденно прикрывали эту вакханалию своими надуманными патриотическими "вершами". Янка Купала оказался слишком "чувствительным" к многочисленным арестам, некоторые из которых были, правда, "домашними", так что взял и перед следующим (а может и во время новой акции) "упал с лестницы гостиницы Москва"...