Артём Драбкин - Я дрался на По-2. «Ночные ведьмаки»

В январе 45-го начали мы продвигаться на запад. Всякое было. У меня десяток благодарностей от Верховного за освобождение и взятие всяких разных городов. Под Познанью мы базировались на немецком аэродроме. Познань наши войска не могли взять. Долго с ней возились, а потом командующий допер и послал нашу дивизию работать днем. Мы слетали, доложили, что зенитный огонь слабый, и к нам хлынула вся пресса и все начальство. Ну это понятно — почти безопасный боевой вылет. Я много раз хулиганил за войну. Делал не то, что полагается, но то, что нужно, с моей точки зрения. На По-2 бомбить с пикирования нельзя, потому что подвешенные под фюзеляжем бомбы могут задеть перекладину шасси. К тому же сотки вешали только под фюзеляж, поскольку это самое крепкое место, а под крылья можно было пару пятидесятикилограммовых бомб. Но тут задача была — точно поразить равелин. Чтобы увеличить вероятность попадания, я решил бомбить с пикирования. Попробовал — нормально. Ребятам перед вылетом сказал: «Делай, как я, только без трепа». Пошли. Шли, как положено, строем, клин на 1500 метров. Перед Познанью дал команду перестроиться в правый пеленг. Вышли на цель, переворот через крыло и в пикирование. Отбомбились точно. Оборачиваюсь — все, как один, идут за мной. Стал уходить от цели, а там нас ждут два «фоккера». Нас должны были прикрывать истребители, но где они. Что делать? Встать в круг? Не тот у нас огонь. Дал команду разойтись. Все шмыг в разные стороны. Пока они сообразили, за кем гнаться, наши успели разбежаться. Одного все-таки они прихватили. Он, правда, не упал, а сел. Я тут же сел рядом. Штурман и летчик были ранены. Их я посадил в заднюю кабину, а мой штурман встал на крыло и так стоял, пока мы не прилетели на свой аэродром. Как это восприняло начальство? Оно не знало. Мы же не говорили. Зачем?

Еще летом 44-го нам дали задание разбомбить железнодорожный ферменный мост, чтобы отсечь немцев от Бобруйска, не дать им уйти. Летаем каждую ночь, несем потери, а мост целый. Бомбы либо пролетают между ферм, либо оторвет какой-нибудь кусочек, днем его заварят, и все. С технарем обсудил это дело. Добыл где-то стальной трос. Оружейники две сотки связали тросом, закрепили. Ребята бомбят мост, а я пошел низом, метров на пятьдесят, чтобы не промазать. Включил АНО — и на мост. Те перестали бомбить, отошли, увидев, что кто-то идет с фарами. Я зашел. Сбросил. Взрыв — фермы нет, и мы ушли. Я боялся, что меня накроет, но ничего. Ребята прилетели: «Какой-то чокнутый бомбил с включенными фарами». Мы молчим, какой там чокнутый, незнаем. Главное — мост взорван. Если бы командир узнал, он, не то что на 10 суток, усадил бы меня на месяц.

Из Познани вырвалась большая группа немцев.

Прорываться они стали не на запад, а на восток и вышли на наш аэродром. Надо сказать, что на аэродроме стояло много брошенных немецких самолетов. Мы, а особенно техники, по ним лазили, смотрели что-как, снимали и разбирали вооружение. По границе аэродрома проходил лес, откуда немцы открыли огонь. Технари ответили им пулеметным огнем из тех самых трофейных пулеметов, что с самолетов сняли. По тревоге было поднято БАО. Всем: и официанткам, и поварихам, и портнихам, по винторезу выдали — и в цепь. Немцы же умные, они прикинули, что несколько крупнокалиберных пулеметов могут быть у подразделения не меньше батальона, и стали отходить. Наше начальство успело сообщить о нападении. С соседней станции двинулись танки с эшелона, стоявшего под разгрузкой. Причем у них не было снарядов. Они преградили путь этой колонне, а подошедшая пехота взяла их в плен практически без выстрелов. За этот бой БАО был награжден орденом Красного Знамени. Это, наверное, единственный в армии краснознаменный бао.

Перед наступлением на Берлин нам дали коридор прохода над линией фронта шириной всего двести метров. Возвращаясь с задания, мы с Колей не пошли через этот коридор — сто километров до него, потом сто обратно. Ну его к черту! И попали в артподготовку. И знаешь, я не жалею — такая красота! Внизу бьют орудия, сверху «Катюши», а мы между ними. Я только потом Кольку ругал: «Вот видишь, сократили путь, а теперь хлопнет какая-нибудь «Катюша» по морде». — «Не. Своя! Не должна».

Когда началось наступление, мы поддерживали передовые части. Бомбили укрепленные районы, мосты на Шпрее. Помню, какое-то здание в самом Берлине бомбили. Много пришлось летать на разведку. В одном из последних вылетов я пошел севернее Берлина на запад. Коля вдруг заметил «Хеншель-126», такой же тихоход, как и мы, который шел на 100 метров выше нас. Я оглянулся: «Коля, шмальни его, что ли». — «Война, считай, закончилась, пусть живет». Не стали стрелять, и он тоже отвалил без выстрелов. Посмеялись, что летел мирный парень, хорошо. Возвращаемся на свой аэродром. Заходим. Обычно старт обозначался одним-двумя фонариками, а тут полный старт еще и посадочный прожектор нам включили. Думаю: «Точно война окончилась, раз такой старт зажгли». Включил фары. И вдруг смотрю, шары желтые катятся. Коля орет: «В хвосте, зараза!» И пошел отстреливаться — «фоккер» зашел в хвост, но промазал. Коля тоже промазал. Сразу отвернул на наши аэродромные батареи. Они начали долбить — не знаю, сбили или нет, а я уже зашел без парада. Сел. Вот такой последний день войны. Надо сказать, что в последние дни ребята уже со мной летать не хотели. Вся дивизия сидит, а если полет на разведку, то обязательно меня пошлют.

— Не хотелось до 1000 долетать, чтобы был ровный счет?

— Я же не считал. Это потом уже я узнал, сколько вылетов сделал. Как и потом, в полярной авиации. Прошел я от начала, от второго пилота, пилота третьего класса и до пилота первого класса, до инструктора. Как-то прикинул — 23 с лишним тысячи часиков. Много летал и, наверное, хорошо летал, потому что стал «Почетным полярником», наградили орденом — «Веселых ребят» подбросили. Что за орден? Это орден — «Знак Почета».

— Из тех двенадцати выпускников-отличников кто-нибудь остался в живых, кроме вас?

— Да. Немного, но остались. Полк за войну потерял чуть больше половины летного состава. Это очень немного. Я считаю, это заслуга нашего командира Анатолия Александровича Меняева. Он воевал еще на Халхин-Голе и в Финляндии. Был ранен и после госпиталя принял полк. Командир он был отличный. Очень хорошим был комиссар Терещенко. Кроме того, штурманский состав полка был практически целиком из нашего училища. Штурман полка у нас в училище преподавал навигацию. Начальник штаба — преподавал тактику. Штурман эскадрильи — штурман училища. Поэтому когда мы начали работать, то от них была большая помощь. Они нам свои знания передавали, рассказывали, помогали, сами разрабатывали тактические приемы. И мы мужали у них на глазах, учились. Как-то раз штурман полка полетел с командиром нашей эскадрильи Борщевым. Они шли в облаках. Летчик не справился с управлением, и они вошли в штопор. Выскочили из облаков, и где-то на высоте 100 метров он выровнял самолет. Штурман ему так с язвинкой говорит: «Ну и шутник же ты!» Так и пошла эта фраза у нас как анекдот. После этого стали заставлять летать вслепую. Более того, штурманов стали обучать летному делу, чтобы, если летчика убьют или ранят, мог бы привести самолет. И такие случаи были. Моего друга Борю Обещенко убили в воздухе, а его штурман Коля Зотов привел самолет на аэродром. Я очень тяжело переживал смерть Бориса. Он пришел в полк, когда я только начал летать самостоятельно. Мы же молодые и все время старались друг другу доказать, кто лучше. Друзья мы были не разлей вода. Мне он очень нравился. Спокойный, вдумчивый, острый на язычок. Играл на гитаре и хорошо пел. Когда он погиб, его гитара по наследству Яше досталась, тоже хорошему летчику. Помню такую сценку. Нам дали задание помочь перебазировать полк истребителей. Технари с летчиками улетели на новое место, а весь оставшийся контингент надо перевести на новый полевой аэродром. Атам как раз пришло пополнение, молодые летчики. Прилетели мы туда с гондолами для перевозки людей. Нас эта молодежь окружила, смотрят — никогда же не видели. Начали насмехаться: «Тоже мне, летчики! Корзинки какие-то прицепили! Вот мы — истребители!» Боря встал около крыла, достал гитару, начал что-то наигрывать. Лето. Распахнулся комбинезон, а у него грудь в крестах. Эти салаги, которые только что пришли, они же орденов-то не видели. Извинились за свое поведение. Один говорит: «Товарищ лейтенант, вы же герой!» — «Салага, будешь и ты героем».