Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6373 ( № 21 2012)

ПОЭЗИЯ

Лучшие стихи 2010 года : Антология / Сост. М. Амелин. - М.: ОГИ, 2012. - 264 с. - 3000 экз.

"Составитель взял на себя труд прочесть внушительный массив поэтических текстов", - пишет Максим Амелин в предисловии. Читая то, что составитель затем счёл нужным отобрать, веришь: труд был немалый, а местами и неблагодарный. Амелин предупреждает - и зачем бы ему тут кривить душой? - что антология отражает вкусы и пристрастия составителя. При изучении подборки чувствуешь: отражает. Спектр здесь, скорее, формальный (и вправду очень широкий), чем содержательный. Любителю поэзии, ищущему эксперимента и новизны, есть что отметить для себя. Тому, кто уже утвердился в собственных вкусах и предпочтениях, антология вряд ли существенно расширит горизонты. Хотя сам по себе географический размах обзора - от владивостокского "Рубежа" и "Байкала" до "Иерусалимского журнала" и нью-йоркских "Сторон света" - не оставляет равнодушным. Ну а в лучшее и наиболее характерное каждый отберёт своё - стоит взять на себя труд изучить поэтическую географию.

ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ

Сергей Казначеев. Судьба русского реализма : происхождение, развитие, возрождение. - М.: Издательство Литературного института им. А.М. Горького, 2012. - 392 с. - 500 экз.

Монография С.М. Казначеева - не столько о реализме на русской почве, сколько о его позиционировании (sic): приближениях (теснейшее - "Анна Каренина"), удалениях (вплоть до Набокова и Пелевина), национальных особенностях. Даже в самом завершении мы не прочтём о реализме ничего более сущностного, чем то, что ему свойствен "нравственный императив, заключающийся в уважении действительности и преклонении художника перед жизнью как таковой, как перед высшей Идеей". Однако такой подход оказывается неожиданно продуктивным, позволяя выстроить цепочку от Пушкина с его "истинным романтизмом" через мистицизм и "монологический реализм" Достоевского к Блоку и Газданову. Казначеев и их позиционирует на фоне реализма и так ищет подходы к реализму "новому", смыкающемуся с инструментарием постмодерна. В результате выстраивается исследование, где движение мысли и постановка проблем выглядят интереснее заключений.

БИОГРАФИЯ

Эраст Кузнецов. Звери и птицы Евгения Чарушина. - СПб.: Дет[?]гиз, 2012. - 192 с. - 3000 экз .

На кого рассчитана эта книга, изданная Дет[?]гизом и в книжных магазинах ошибочно классифицируемая как "детская"? Серьёзность изложения, технические подробности писательского и художественного мастерства - вряд ли приметы детской литературы. Скорее, это книга для взрослых, которые помнят, что в детстве одним из их любимых писателей был Евгений Чарушин. А что он был за человек? Книга Кузнецова - сжатый и доброжелательный рассказ, из которого можно заключить, что с детства и до преклонных лет живший в весьма непростое время Чарушин был человек счастливый. Полезной будет эта книга для учителей литературы и учителей рисования, которые мечтают, чтобы их ученики чувствовали предмет изображения сердцем, не ограничиваясь техникой. Найдётся, что почерпнуть в ней художникам-анималистам. Наконец, это скупой (мимоходом), но интересный рассказ о детском книгоиздании в России 30-50-х годов. Но в первую очередь, конечно, это книга о человеке, у которого была мечта, и она сбылась.

ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Игорь Ефимов. Таврический сад . - М.: Самокат, 2012. - 152 с. - 3000 экз.

Откуда появляется в людях чувство собственного достоинства? Что помогает его обретению? Почему мы жаждем признания, да не от всех, а от определённых людей, чьё мнение для нас важно? И часто это именно те, кто обладает сознанием собственного достоинства, не разменивается по пустякам. Это глубокие вопросы, которые волнуют всю жизнь, а начинаются в детстве. Игорь Ефимов в книге "Таврический сад" совершает удивительное: отвечает на тончайшие психологические вопросы без зауми, просто рассказывая историю. Довольно обычную и невеликую по объёму историю ленинградского послевоенного детства. В ней есть яркие картины разворошённого быта, который приходится собирать вновь, мальчишеские глупости и подрост[?]ковые банды. Главный герой проходит этот путь: от желания стать членом банды до понимания, что он будет учёным-физиком. И очень важной на его пути была мечта о дружбе всего с одним человеком, с простым мальчиком-ровесником, который, сам о том не задумываясь, обладал тайной: чувством собственного достоинства.

Книги предоставлены магазинами "Библио-Глобус" и "Фаланстер"

Татьяна ШАБАЕВА

Преображение пространства

КНИЖНЫЙ

РЯД

Михаил Попов. Преображенская площадь . - М.: НИЦ "Академика", 2012. - 478 с. - 3000 экз .

Стилистическую манеру Михаила Попова, писателя традиционного, можно назвать так: экзотический реализм. Реальность интересна писателю только в неожиданном ракурсе, именно за этим едут туристы в дальние страны, Попов же путешествует по собственным текстам. Сюжеты его рассказов абсолютно непредсказуемы, однако поступки героев всегда мотивированы и композиционная логика присутствует. Письмо плотное, но не громоздкое, с точной, но не навязчивой образностью; смысловые пласты спрессованы, но не встают комом в горле, будто круто сваренное яйцо. Граница между реальным миром и фантасмагорией всегда тонка. Гротеск и ирония употребляются в меру, как специи к основному блюду. Самые яркие в книге - рассказы "Испытание", "Парикмахер", "Чуб", "Дворец".

Лирична и трогательна написанная с нежностью и доброй иронией повесть о матери "Идея", одно из самых лучших, на мой взгляд, произведений о матери в русской классической литературе.

Повесть "Преображенская площадь" - грустное размышление о России, о её миссии и месте в мире, о русских как о загадочной и великой нации. Это одновременно ответ и русофобам, и русофилам, диалог и с теми, и с другими, это попытка признаться в любви своей Родине.

Проза Михаила Попова, что особенно проявляется в рассказах, - драматургична, с оригинальными сюжетными ходами, выразительными персонажами, крепкой настойкой разнообразных настроений. Вышеперечисленные рассказы по эмоционально-смысловой природе - трагифарс. Автор одинаково чуток как к трагической составляющей жизни, так и к комической. Не сказать чтобы юмор плескался на страницах и переливался через край, но он растворён в самом построении фразы, в отношении героев к происходящему: "Мне пришла в голову хорошая идея. Вместо того чтобы в очередной раз давать слово, лезть с подлыми сыновьими поцелуями, цель которых перевести мать из состояния тихой, скорбной обиды в состояние не менее скорбной покорности судьбе, я решил сделать доброе дело" (повесть "Идея").