Витаутас Петкявичюс - Корабль дураков

— Ты, гад, не валяй дурака!

— Какая разница? Ландсбергис сказал, это будет специальный фонд.

— Слушай, детка, я не знаю, на кого ты работаешь, но чтобы эти доллары тут же были оформлены по акту, сложены в пачку и заперты. И не дай Бог я позову с улицы людей и еще раз все проверю.

В ходе разбирательства оказалось, что на собранные мной и другими активистами доллары Ландсбергис купил у французов музыкальный синтезатор и другое нужное ему очень дорогое специальное обо рудование. Публично он объявил, что не было другого выхода, что французы нам задолжали и не могли рассчитаться другим путем. Это де был только обмен, а деньги за это имущество можно себе вернуть. Но… у собаки кости не отнимешь. Где осело то оборудование, думаю, объяснять не стоит.

Так великий интеллигент в первый раз перепутал деньги «Саюдиса» с собственными. Впоследствии такие дела стали системой. Еще позднее пожертвования соотечественников превратились в личную кассу этого господина, источник зарплаты его сторонников, доплат за участие в митингах и финансирование различных поездок за границу. В том же кармане исчез миллион, собранный канадцами для литовских сирот; туда же провалился дар норвежцев литовскому. народу. И снова Ландсбергис выкрутился, заявив, что он якобы создал фонд своего имени. После проверки этого фонда в 1995 году мы об наружили, что за время своего существования фонд купил целых 56 пакетиков рождественских конфет для детей, по литу двадцать за штуку. Такая вот фантастика!

Дурные примеры заразительны. Деньгами, которые жертвовали люди, безотчетно пользовались все, кому не лень. Помимо уже упомянутого господина, его прислужников: Чепайтиса, Урбы, Озоласа, 15000 рублей стибрил, казалось бы, неподкупный Арвидас Юозайтис. Эта сумма, полученная им за выпущенный календарь, предназначалась на издание «Вестей «Саюдиса»».

Когда такая неприятная истина всплыла на поверхность, Арвидас оправдывался:

— Меня в Старом городе ограбили бандиты.

— Чего же ты раньше не похвалился?

— Было стыдно признаться. Я спортсмен, думал, вы не поверите. До последнего дня постоянно думал, как вернуть эти деньги.

Примерно так он объяснял в заявлении, написанном на имя М. Мисюкониса. Но интерес к чужим деньгам не оставил этого человека и в дальнейшем. Где он ни работал, везде возникали подобные проблемы. Как–то ко мне обратился учредитель фонда «Сантара» предприниматель Й. Казенас с просьбой описать их беды. По его словам, председатель фонда, начисляя премии, никогда не забывал и себя. За присвоение денег Казенас подал на философа в суд.

Приехав в Паневежис, я ознакомился с сутью дела и не нашел ничего особенного, кроме почерка Юозайтиса — «стыдно признаться». Писать я отказался, так как это могло задеть многих уважаемых и любезных моему сердцу людей.

При работе над этой книгой чтение записей стало для меня неким обрядом, молитвой во здравие живых и за упокой ушедших. Снова и снова я вижу людей, с которыми меня сводила судьба. Было много друзей, много врагов, но верх всегда брали друзья. Только в период возрождения, по милости ландсбергистов, баланс перевернулся вверх тормашками. Но — так и должно было случиться…

Прежде всего, своих лучших друзей я встречал не в политике. Во–вторых, решив все описать, я часто лез туда, куда не следовало лезть вообще. И, в–третьих, но самое главное, что я попытался жить в соответствии с декларациями, которые провозглашал в своем творчестве. Оказалось, что оставаться самим собой в этой неразберихе было труднее всего.

— На кого тогда ровняться, во что верить? — может спросить читатель?

Прежде всего, нужно сохранять веру в себя, любой ценой, при любых условиях научиться запирать себя в узилище воли, не давая себе никаких поблажек или исключений. А если стремиться к чему–то, то только через людей, проверенных жизнью, через идеалистов типа аушрининков, поскольку только у духовности имеется непреходящая стоимость. Наше возрождение началось гораздо раньше появления «Саюдиса». Ландсбергисты только старались любыми путями заглушить эту истину безмерной похвальбой; своей ложью они заложили народу уши, вычеркивая из процесса первых глашатаев.

Вспоминаю, как о такой возможности меня предупреждал один из первых провозвестников возрождения Казис Борута. Выйдя из тюрьмы, он показал мне собственноручно нарисованный образ Отсробрамской Божьей Матери, с латинской надписью: «Mater misericordia, ого рго nobis». Я смотрел на этого бунтаря и не верил своим глазам. Работа была слишком простой, примитивной, выполненной на гладком холщовом полотенце, а вместо красок использовалась сажа, смешанная с каким–то жиром.

— Я это рисовал для матери, спасаясь от страшного одиночества. Понимаешь, сидишь среди людей, а чувствуешь себя таким одиноким, как глиняный истукан. И, самое страшное, — не тюрьма создала это одиночество, мы его туда занесли с воли. Это изделие гитлеров и сталиных. Сначала они нам подбрасывают какую–нибудь веселую многообещающую теорию, прикрытую митингами и праздничными гуляниями, потом подразделяют нас на слои и начинают насильственный дележ чужого имущества. Потом узаконивают это насилие не только против врагов, хотя бы и мнимых, но и против друзей. Еще позднее до небес возносят террор и страх, направляют их против любой личности и в конечном итоге формируют суть любой диктатуры: кто не с нами, тот против нас. Только после уничтожения личностей рядовой человек вдруг чувствует себя голым и беззащитным перед беспощадной стаей волков. Вот почему он начинает верить в вещи, деньги, вот почему хватается за любую мелочь, ведь только вещи в этой суматохе еще сохраняют какую–то цену. Из праха вышел,

в прах и обратишься, — гласит вероучение, — но зато спасешь душу; а тут — ничегошеньки, уже так ничего, что хочется выть.

В следующий раз мы встретились за чашечкой кофе и рюмкой в кабинете Леопольдаса Миколайтиса, редактора журнала «Генис». Правда, до этого были мимолетные встречи на улице или в Союзе писателей. После каждой из них он проникался ко мне все большим доверием, но бывал чем–то очень взволнован. Перед ним лежала рукопись «Пакятурё.», предназначенная для «Гениса».

— Когда мы начинаем кого–то любить, — размахивая пухлой рукой, ухал он слова как в бочку, — то один факт тут же пристает к другому и складывается в постоянно удлиняющуюся цепочку лжи. С другой стороны, прирастающая часть истины остается в тени, оболганная, а остатки от нее либо становятся ненужными, либо в них невозможно разобраться, как в куче хлама.

— Но истина фактов все равно остается, — пытался я философствовать.

— Факт — пустой бесформенный мешок. Чтобы этот мешок стоял, нужно его наполнить смыслом. А кто это сделает? Думаешь, мудрецы? Нет, это сделают те, кто делает, — молодежь, вы, — но при одном условии: если вы поймете и добросовестно извлечете уроки из наших ошибок.