Илья Эренбург - Война. Апрель 1942 г. - март 1943 г.

Помню, несколько лет тому назад зашел я в одно учреждение и ушибся о стол. Секретарь меня успокоил: «Об этот стол все расшибаются». Я спросил: «Почему не переставите?» Он ответил: «Заведующий не распорядился. Переставлю — вдруг с меня спросят: „Почему это ты придумал? Что это означает?“ Стоит и стоит — так спокойней…» У нас всех синяки от этого символического стола, от косности, перестраховки, равнодушия.

Человек, который, пожимая плечами, говорит: «Это меня не касается», — слепец. Всё теперь касается всех.

Человеческие возможности безграничны. Можно пролежать жизнь на печи, и можно в один месяц перевернуть мир. Под Сталинградом тридцать три бойца остановили семьдесят танков. А ведь бывало, что триста тридцать бойцов убегали от семи танков. Все зависит от человека, от его мужества, от его находчивости и напряжения.

Каждый гражданин должен понять всю меру своей ответственности. Он не ребенок, который в праве сослаться на опекунов, он — творец своего будущего. В театре одни играют, другие смотрят, аплодируют или свистят. Театр военных действий — нечто иное: здесь нет зрителей. Если немцы на Кавказе — это неудача всего народа. Нужно еще ожесточенней воевать, еще ожесточенней работать.

Мне пишет старший лейтенант И.: «Моя жена нервничает, она теряет надежду, она меня спрашивает: „Когда конец?“ Она хочет оправдать это любовью ко мне. Я женился незадолго до войны. Дочь родилась 26 июня прошлого года, а за два дня до этого я ушел на фронт и дочь не видал. Жена мне часто пишет: „Не видел даже дочери…“ Но это не оправдание. Сейчас нужна не только такая любовь, сейчас нужно любить шире. Если бы она видела то, что видели мы в деревнях, освобожденных от немцев!..»

Легко понять грусть, тоску молодой жены, которая ждет вести от мужа. Но ее дочь жива потому, что старший лейтенант И. и его боевые друзья думают сейчас не о своей судьбе, а о судьбе родины. Их любовь воистину широка: все в ней — и привязанность к родимому дому, и чувство истории.

Пусть горе женщины обратится на врага. «Когда конец?»— спрашивает она. Это зависит не только от лейтенанта, это зависит и от его жены. Мирной жизни больше нет. Миллионы эвакуированных живут на бивуаке. Затемнены города глубокого тыла. Лишения узнали все. Враг в доме. Где же здесь сетовать? Слишком дорого стоит каждый час промедления. Врагу помогает не только наша беспечность, но и наша грусть. Пусть боль станет снопами, патронами, торфом. Пусть каждый боец знает, что в тылу день и ночь трудятся десять человек: подносят ему хлеб, одежду, вооружение, боеприпасы.

Нужно торопиться, нужно понять, что значит на войне время. Немцы живут по минутной стрелке. У одного немецкого ефрейтора в записной книжке я нашел такую запись: «Десять часов на работу, восемь на сон, час сорок минут на пропитание, час тридцать минут на передвижение и, следовательно, на серьезные мысли, сорок минут на чтение, двадцать минут на ребусы и кроссворды, четверть часа на гимнастику, три четверти часа на сношения с Гертрудой, пятьдесят минут на разные хозяйственные и непредвиденные дела. Это — средние данные, не считая воскресных дней, за месяцы январь — март 1939». Мерзкая статистика! Машина, которая прикидывается человеком! Никогда мы не станем так жить, и Гертруд на пятьдесят минут у нас нет. Но воевать мы должны по минутной стрелке, иначе мы не побьем немцев. Потерянные десять минут в ходе боя могут решить все. Каждый гражданин тыла, который теряет десять минут, помогает врагу. Мы должны опережать врага и опережать события, атакуя, предвидеть контратаку, Думать летом о зиме и осенью о весне, укрепить далекий тыл, превратить в топливо каждую минуту, согреть нашим рвением города, накормить нашим потом моторы. Время не за нас и не за немцев. Время служит тому, кто понял, что такое время.

Мы должны подчинить все военной дисциплине. Немцы — автоматы. Когда они пришли в Париж, исчезли все автомобили, но немцы сразу ввели бессмысленно сложные правила перехода улиц. Они должны организовывать, даже когда им нечего организовать. Их пародия на порядок: уничтожить все автомобили и поставить десять тысяч новых светофоров. Но, чтобы побить немцев, мы должны принять железный порядок. Когда пешеход у нас переходит улицу, кажется, что это — самоубийца, который кидается под машину, на самом деле он даже не торопится, он гуляет. Это маленький пример, но над ним стоит задуматься. Я хочу быть свободным в мыслях, в чувствах, в творческой работе. Для этого я теперь откажусь от всего, стану солдатом в строю, винтом в машине.

Гражданка О. Хитрова пишет мне из Саратова: «Иногда слышишь, что теперь война, может быть, скоро всем конец, а поэтому не стоит ничего делать хорошо. Разве это правильно? По-моему, наоборот. Раз война, надо делать все еще лучше. Если уж раньше смерти умрешь, то и до победы не доживешь… Я вот домашняя хозяйка. Сейчас четыре часа в день работаю на дорожных работах. Работаем мы мало — никто нас не торопит, никто не объясняет задания. Спрашиваем прораба, а он отвечает: „Торопиться нечего…“ Я в начале войны тоже было поддалась такому настроению. Услышу утром плохую сводку, и весь день ничего не делаю, говорю: „Все из рук валится“. А теперь я душой окрепла. Услышу сводку и говорю себе: а я назло им буду работать вдвое, и шить буду, и штаны красноармейские постираю, да и поштопаю. Не хочу умирать раньше смерти. Если у нас немецкий шпион где-нибудь рядом, пусть видит, что мы, несмотря ни на что, крепки духом и выстоим». Замечательные слова! В них вся душа, вся крепость России. Пусть они исправят — и прораба, и тех, которые еще думают победить спустя рукава, и малодушных, готовых умереть до смерти..

Есть в русском сердце залежи великих чувств, о которых многие и не подозревают. Все в роте знали, что Василий Никулин — хороший парень. Не удивились, узнав что Никулин перебил много немцев. Но кто мог предвидеть последние минуты этого скромного человека? Он крикнул товарищам: «Уходите, я их буду на себя отвлекать». Раненый, он продолжал строчить из автомата. Кончились диски. Немцы навалились на Никулина. У него нашлась еще «лимонка» — ручная граната. Тогда Никулин крикнул другу: «Уходи, я буду взрываться» — и дернул за кольцо.

Рядом с героикой боя могут показаться бледными дела тыла. Но и в них — тоже биение большого сердца. Из Алма-Аты пишут о скромной работе женщин на станциях Турксиба. Через Луговую проезжали бойцы — с фронта, на фронт, легко раненные из госпиталей. Жены железнодорожников, работницы, домашние хозяйки решили помочь бойцам. На этой узловой станции подолгу ждут поезда. Женщины кормят бойцов, дают им постели в домах, подшивают воротнички, берут грязные платки, дают чистые, делают множество того, что может сделать только заботливая женщина. Они вырывают время у сна. Отдают свои овощи, молоко, из своих простынь делают платочки. Они отдают не лишнее, но последнее, и это доходит до самого сердца бойца. Один сержант, проехавший Луговую, пишет из-под Ржева: «Милые сестренки! Спасибо за ласку. Мы бьем немцев, и я думаю и за вас, сестренки, буду бить проклятых. Согрели вы меня своим приветом…» Фронту нужно все: и патроны, и табак, и простая человеческая ласка.