Борис Зайцев - Дневник писателя

Во всех странах основались посольства, странно-фальшивые «миссии» России коммунистической, под двусмысленным серпом и молотом. Есть и посольства вольные: без дворцов, фраков, приемов, закармливания икрой, подкупа и преступлений. В «те» времена были такими послами Тургенев, отчасти Герцен. Ныне — целый небольшой народ. Нынешние послы строят по всему миру свои церкви, заводят университеты, журналы, газеты, театры, больницы, приюты. Нет русского человека, не вовлеченного в это представительство — показания России. Отовсюду просачивается ее облик в мир. Чрез кого больше, чрез кого меньше, смотря по силам. Одним дано удивлять искусством, другим — трудиться на фабриках, шить в модных домах, хозяйничать, воспитывать детей. Смысл везде один. Этой «миссии русской эмиграции» не станет отрицать никто мало-мальски добросовестный.

И вот одна из главных «слав» России — литература… Прошла тоже по всему миру. Мир по-разному ее принял. Вначале — Толстой, главнейшее для Англии и Америки. Затем Достоевский — в нем, вернее в одной «инфернальной» его стороне, находит прибежище мучительно-нездоровая Германия. Тургенев и Гоголь — славы чисто литературные, без влияния на жизнь. Но Чехов, как это ни странно, много ответил англо-американской душе.

Франция, обладающая собственной, наиболее сильной сейчас литературой, менее поддалась русским влияниям, но и в ней есть дыхание России — во Франции послевоенной тоже занял Достоевский первое, пожалуй, место. (Если французская барышня умеет поговорить о Достоевском, это уже некий интеллектуальный «башо» {94} 94 Башо — экзамен на степень бакалавра. .) Впрочем, как утверждают сведущие, за последнее время «достоевщина» здесь спадает.

Нам, оказавшимся в Париже, разумеется, больше всего интересны французы — их вкусы, устремления, отношение к России. Если угодно, русским писателям (и литературе) легче всего и труднее всего именно во Франции. Легче потому, что нет более литературной, истинно культурной страны. Труднее — из-за перенасыщенности французов литературой, из-за давнего высокого уровня ее, из-за «ничем не удивишь» и «все видано».

И все же, раз мы тут живем и являемся, в меру сил, представительством России, нам не следует сидеть за домашней стеной, в одних русских делах, спорах, пререканиях, ностальгических томлениях.

В такт жизни мировой следует сокрушать преграды: точнее и лучше знакомить французов с культурою русской, стараться, чтобы вернее они ее поняли, и самим их понять, самим брать что надо.

Одна из таких попыток сделана в прошлом году и имела успех. Франко-русские собеседования устраивались сперва в крошечном помещении книжной лавки Humanités contemporainés [57] Современные гуманитарные знания (фр.). , перешли затем в большой зал Musée social [58] Общественный музей (фр.). (5, rue Las Gases), почти всегда переполненный. Значит, дело идет не об отдельных писателях, а уже о публике (просвещенной). Публика эта теперь двусторонняя, почти поровну русские и французы. Темы такие: о «беспокойстве», влияние русской литературы на французскую и наоборот, Толстой, Достоевский, Пруст, Андре Жид, современная русская литература. Выступали содокладчики — русский и француз, как бы два подхода к одному и тому же. Затем — прения. Тон был взят устроителями (Фохтом {95} 95 Фохт Всеволод Борисович (1895–1941) — поэт, журналист. Соредактор парижского журнала «Новый дом» (1926–1927). и Р. Себастианом) спокойный, далекий от митинга и политики. Но и не педантический. Скорее всего — тон большой и благожелательной беседы.

Немалое число людей прошло перед глазами на эстраде, докладчиков и оппонентов, русских и французов. Миры, конечно, разные, не только разделение на французов и русских, но и среди самих французов, самих русских. О французах так выразился один русский: «Дух Паскаля и дух Вольтера».

Не знаю, интересно ли французам наблюдать нас. Но нам их — интересно. Любопытно видеть, как «вольтеровская линия» теперь углубилась и осложнилась — вряд ли кому-нибудь из нынешнего поколения близок Анатоль Франс, когда есть Пруст и Жид. У «младо-католиков» тоже более современное вооружение: Маритен {96} 96 Маритен (Maritain) Жак (1882–1973) — последователь философии неотомизма, ученик А. Бергсона. Получил воспитание в духе либерального протестантизма, в юности испытал влияние социалистических идей. В 1906 г. принял католичество. С 1914 г. профессор Католического института в Париже, с 1933 г. — Института Средних веков в Торонто (Канада), в 1941–1942 и в 1948–1953 гг. — Принстонского университета (США), в 1941–1944 гг. — Колумбийского. В 1945–1948 гг. — французский посол в Ватикане. , Массис, в искусстве Мориак, Бернанос {97} 97 Бернанос — В романах «Под солнцем Сатаны» (1926), «Дневник сельского священника» (1936), «Господин Уин» (1940) и др., обнажающих кризис «европейской души» (безверие, опустошенность, индивидуализм), Жорж Бернанос искал пути духовного спасения, праведной жизни, борьбы со злом и земными соблазнами. , Грин {98} 98 Грин (Green) Жюльен (1900–1998) — французский романист, по происхождению американец. Приобрел мировую известность романами «Mont-Cinère» (1926) и «Adrienne Mesurat» (1927; русский перевод: Адриена Мезюра. Д.: Время, 1927), с большой реалистической силой изображающими драму французской женщины. Один из основных мотивов в творчестве Грина — патологическая психология героев, приводящая их к преступлению или самоубийству. . Все это послевоенная Франция, как и Россия, войной всколыхнутая и перепаханная. Знаменательно также, как по-разному русскую духовную культуру они воспринимают. Если Фюме {99} 99 Фюме (Fumet) Станислас (1896–1983) — писатель и критик. Основатель и редактор либерального католического обозрения «Temps present». Автор книги «Эрнест Элло — драма света» (Ernest Hello — Le Drame de la Lumière. Paris; Fribourg, 1945). , автор книги о католическом мистике Элло {100} 100 Элло (Hello) Эрнест (1828–1885) — французский критик. , говорит о Толстом как чужом и великом ересиархе, то Лалу {101} 101 Лолу (Lalou) Рене Альбер (1889–1960) — французский литературовед, автор труда «Современная французская литература». его-то и утверждает, в противовес Достоевскому. Общее впечатление, что русское влияние (вершин наших) и во Франции сейчас немалое.

Пожалуй, оно французов отчасти стесняет. Им больше хочется себя, своего , они несколько подавлены модой на русское, им бы хотелось, чтобы французская струя сильней означалась в Европе — ведь литература их действительно первоклассна (но моды на Францию в Европе нет: слишком давняя марка).

Русские же держатся очень смело. Иногда казалось, что французы почти завидуют этой скифской «молодости» и самоуверенности (последнего у нас не занимать стать).