Борис Зайцев - Дневник писателя

Этим летом пришлось мне жить во французской деревне, под Парижем. Прогуливаясь по ее главной улице, от огромного вяза на площади до кооператива, где можно купить шоколадную плитку, проходя мимо запущенной церкви, не раз вспоминал я Сабину. Эта сильная девушка, склонная к гордости и самоуничижению, гневу и восторгу, жила в некоем Шаминадуре, не особенно-то отличавшемся от нашего Ромени. Такое же убожество, власть лавочников и мещан, царство бистрошников. Даже и церковь сходственна. «Крыша церкви обрушилась, на алтаре поселилось огромное дерево, посаженное ветром. Верхушка его, пробившаяся сквозь балки, заменяла колокольню. Невдалеке крестьяне чинили свинюшник».

Наши крестьяне, на берегах Марны, складывали скирды пшеницы, жгли какие-то кучи, заходили в бистро. На Успение, 15 августа, никто, даже заезжий на велосипеде аббат, не служил в церкви. Маленькие дети, чахлые и головастые, нередко косые, с рахитическими ножками и русскими вихрастыми головами , сплошь и рядом беззубые, слонялись по улице.

Понятно, что Сабину увлекла романтика. Ночные сигналы, дальние края, разрыв с семьей и будничностью Шаминадура… Ее увлекли бои за веру среди диких. Восторг, исступление влекло ее на Восток — недаром она из рода военных (часто замечается: особенно много монахов — из бывших военных. Если угодно, оно и понятно: и там и тут война, только разными средствами).

Сабина ушла в Армию Дальнего Востока и там сложила голову. Множество юношей и девушек французских поступают так же. (Приток желающих идти в миссионеры всегда превышает число вакансий. На Мадагаскаре даже в колонию прокаженных оказалась очередь — здоровых для ухода за больными!) Но церкви во многих местах Франции пустуют — за недостатком кюре.

Сабина могла воевать за свою Истину и не уезжая в Китай. В ее родном Шаминадуре, наверно, столько же детей, ничего не слыхавших о Христе и Евангелии, как в нашем Ромени. Так же все развлечения — танцулька при кабаке да радио. То же убожество, теснота и мрак духа.

Я не упрекаю ее. Напротив, поклоняюсь. Но хочу только сказать: враг близко, он вокруг, мы живем с ним и… увы! — частию даже его поддерживаем.

P.S. Мой предыдущий «Дневник» вызвал возражение Г. Адамовича {151} 151 Зайцев вступает в полемику с Адамовичем, высказавшимся по поводу предыдущего материала в «Дневнике писателя» в заметке «Борис Зайцев и Леонид Леонов» (Иллюстрированная Россия. Париж. 1931. № 34. 15 авг.), которая публикуется в Приложении. в «Илл<���юстрированной> России». Адамович считает, что я к Леонову несправедлив. Это дело взгляда. Но нельзя приписывать мне то, чего я не говорил. Я называю Леонова «талантливым человеком», «даровитым, может быть, даже крупным писателем». «Бездарный» нигде у меня не сказано. Слова «гадостный» вовсе нет. Но и даровитый может портить свое дарование. И он, для галерки, может «грубо и бездарно издеваться над русским иночеством». Это издевательство над преследуемыми есть по-моему, гадость, а страницы «Соти», где оно производится, я называю гнусными — и всегда назову.

…Существует же история войн, промышленности, литературы… Но душа? Самое тонкое и глубокое, без внешних очертаний, — и во всем просвечивающее?

Историю внутренних высот русского народа предлагает нам Г. П. Федотов в «Святых Древней Руси» {153} 153 Федотов Георгий Петрович (1886–1951) — русский философ, публицист, историк культуры. Приват-доцент кафедры Средних веков в Петербургском университете, сотрудник отдела искусств Публичной библиотеки. С 1925 г. в эмиграции. Автор книг «Святой Филипп, митрополит Московский» (Париж, 1927) и «Святые Древней Руси» (Париж, 1931). Вслед за П. А. Флоренским полагал, что «родительским лоном» культуры была религия. Идеи своей книги «Святые Древней Руси» Федотов развивает в очерке «Трагедия древнерусской святости». По мнению автора, несмотря на трагедию раскола, «Русская Церковь не засохла, духовная жизнь ее не иссякла. Под почвой текли благодатные реки. И как раз век империи, столь, казалось бы, неблагоприятный для оживления древнерусской религиозности, принес возрождение мистической святости» (Путь: Орган русской религиозной мысли. Париж. 1931. № 27. С. 69). — историю удач и побед на сокровеннейшем поприще. Книга высокопоучительная! Может быть, даже прямо необходимая для всякого чувствующего и любящего Россию. Любить-то любим, но знаем ли? Далеко не всегда, и часто узнаем с опозданием.

Замечательная вещь: на книге, напечатанной по-русски в Париже, рассказывающей о русских святых, марка американского издательства — «YMCA-Press». Это не случайно. Сама жизнь, судьба наша так складывается, что многие аванпосты вынесены из России сюда, на «порог вселенной». Что же касается культуры православной, то особенно родственно встретилась она с англо-американским миром. Дружественные связи метрополии нашей с Англией известны. В литературно-педагогической области — встреча с Америкой: годами развивающаяся и крепнущая деятельность «ИМКИ» (литературная, учебно-просветительная) — это тема особая и очень интересная; сейчас укажу только бегло, сколько и о чем выпустила «ИМКА» по-русски книг (в Париже), — просто по каталогу: о митрополите Филиппе и о Николае Чудотворце, о св. Серафиме, Сергии, Тихоне Задонском, об Афоне, Оптиной, восточных отцах Церкви, ряд произведений философско-богословских и др.

По своему духу это все строго православно. А по стилю отличается от православия довоенного. Можно определить так: писания русских людей о святыне и вере — после революции. Не совсем теми словами и не совсем в той установке говорится о том же. Это дает ощущение некоей свежести. Достаточно в эмиграции ветхого. Радостно видеть не вчерашний день, а завтрашний.

Книга Федотова характерна для такой полосы. Православный человек, историк и хороший писатель послевоенного времени подходит к теме: история русской святости. Материал перед ним огромный — жития, летописи, сказания. Его настроение: свободная любовь, очень искренняя и глубокая, но не стесненная официальностью, не боящаяся и критицизма. Это не агиограф, а современный верующий ученый. Он не боится отмечать в житиях литературные заимствования, анахронизмы, легендарные мотивы. Никакая полиция за ним не следит. Читатель и книга от этого только выигрывают. Оттого, что в житие муромских князей Петра и Февронии включены мотивы народной сказки, не проигрывают ни эти святые, ни вообще русская святость. Не важно, что изображение прихода юного Феодосия (в житии) к Антонию, первоначальный отказ Антония принять его и пророческое истолкование слов Антония — целиком взяты из жития св. Саввы Освященного. Может быть, в действительности и еще больше неточностей и искажений в житиях (особенно написанных спустя долгое время по смерти святого), — сам «бесспорный» материал так обилен, душист, своеобразен, что отдельными ошибками его не погубишь. (Епифаний-то — биограф преп<���одобного> Сергия, с ним вместе жил, видел его и слышал — как и св. Стефана Пермского!)