Аркадий Бабченко - Операция «Жизнь» продолжается…

Южная Осетия готова войти в состав России. Даже не то что готова — по моим ощущения, большинство жителей республики считают этот вариант самым лучшим. Как вариант — республика готова остаться независимой.

Но вот чего здесь не хотят точно — так это быть колонией империи.

Разговоры, которые невозможно было представить еще пару лет назад, теперь слышны все чаще и чаще. В республике почти поголовная безработица, а Бровцев везет на стройки своих людей. Российские военные получают чуть не по 70 тысяч, а в том же самом городе те же самые граждане той же самой страны, которым Россия такой щедрой рукой раздавала паспорта, живут на нищенскую пенсию. Российским военным дали статус ветерана боевых действий, а ополченцам, отстоявшим город, также гражданам РФ — нет. Никого не спрашивая, назначили спецпредставителем РФ в ЮО Таймураза Мамсурова — главу Северной Осетии, человека, которого здесь не принимает никто. На земле Университета вместо спортивных или научных комплексов строится огромное погрануправление.

Поразительно, но наибольшее раздражение вызывает тот факт, что при заезде на свою выложенную мрамором и кафелем базу российской технике моют колеса от грязи цхинвальских дорог. Нормальное, казалось бы, дело в этой ситуации вызывает неприятие.

Это Кавказ. Здесь нельзя так.

— Мы благодарны России, — говорит Фатима. — И всегда будем благодарны. Но мы не колония. У нас не рабская психология. Вот рядом Грузия. Мы же видим, как её отстроили на американские деньги. И посмотрите на Цхинвал. Где орудуют российские чиновники. Рано или поздно все это закончится антироссийскими настроениями. Уже пошли разговоры, что, мол, давайте мы — семнадцать тысяч человек, избиратели Аллы Джиоевой, две трети республики — попросим политического убежища где-нибудь во Франции. И там будем рассказывать, какая в России коррупция…

С постоянной настойчивостью Россия опять делает все для того, чтобы как можно быстрее растерять всех своих союзников. И совершенно нивелирует смерти своих солдат.

В понедельник вечером ЦИК объявляет результаты выборов. Никаких сенсаций не произошло. Леонид Тибилов набирает ожидаемые 42 процента, Двид Санакоев около двадцати пяти. Журналисты, заключавшие пари на проценты, подсчитывают выигрыш. Объявляется второй тур.

Пресс-центр закрывается. Журналисты, наблюдатели и приехавшие проголосовать граждане разъезжаются.

Праздничные милиционеры пропадают с улиц. Кафе переходят на обычный режим работы.

Город снова пустеет. Спектакль закончен. Хотя декорации и остаются на местах.

До следующего наплыва наблюдателей и журналистов.

В опустевшем городе выпадает снег.

«…но остальные остались живы. А это значит, что операция "Жизнь", то есть боевые, продолжается. Никому не суждено возвратиться назад из этого последнего нашего рейда. Важно только не погибнуть в нем просто так, не успев захватить с собой врага. Врага, глумящегося над ранеными, врага, топчущего нашу веру, врага, издевающегося над нашими стариками. Этот враг хитер и коварен. Его вера — деньги, собранные из крох, отнятых у обездоленных. Он сделает все, чтобы сжечь нашу колонну, заманить ее в засаду. В этом рейде, как и раньше, мы должны будем забрасывать к ним разведчиков, которые будут внедряться в их ряды и сообщать нам о грозящих засадах, перевербовывать тех, кто еще может стать "дружественным" духом. В этом рейде, как и раньше, придется делиться водой и сухпаем с теми, кому они нужнее; как и раньше, придется останавливать кровь, перевязывать раненных и хоронить погибших. Придется опять забыть о себе сегодняшнем и стать вчерашним.

Все ли готовы к этому? Или кто-то желает остаться на продскладе, ожидая, когда ушедшие возвратятся с боевых? Этим придется ждать долго, до конца своих дней. Колонна уже не вернется…

Возможно, дни их протекут сыто и мирно. Но и горячего афганского солнца в них не будет уже никогда».

С войны не возвращается никто. Никогда. Обратно матери получают лишь жалкое подобие своих сыновей — злобных, агрессивных зверьков, ожесточенных на весь мир и не верящих ни во что, кроме смерти. Вчерашние солдаты больше не принадлежат родителям.

Они принадлежат войне, с которой возвратилось лишь тело. Душа осталась там.

Но тело все же вернулось. И война отмирает в нем постепенно, пластами — чешуйка за чешуйкой. Медленно, очень медленно вчерашний солдат, прапорщик или капитан превращается из бездушного манекена с пустыми глазами и выжженной душой в некое подобие человека. Спадает нервное напряжение. Затухает агрессия. Проходит ненависть.

Отпускает одиночество.

Отодвигается смерть.

Пропадает автоматизм действий. Расслабляется постоянно готовое к рывку тело. Уходят умение стрелять не раздумывая и определять расстояние на слух. Жрать все подряд или не жрать вообще. Спать в снегу.

Ты забываешь, как ставить растяжку, как передвигаться, как контролировать пространство.

Страх держится долго, тело познало десятки разновидностей страха — от горячечного страха боя, когда все вскипает от адреналина, до парализующего страха минометного обстрела, леденящего нутро; от томительного ожидания постоянной опасности, ноющей под желудком, до животного страха смерти — но в конце концов проходит и он.

И еще сны. Обычно ничего конкретного, лишь давящая черная пустота. Но иногда и конкретное. Это хуже. Тогда ты вскакиваешь и бежишь, нашаривая автомат и пытаясь спрыгнуть в окоп, не понимая еще, где ты и что ты. А потом наваливается отчаяние пробуждения.

Вместо этого возвращаются такие странные, ненужные, атрофировавшиеся чувства, как интерес к жизни, доброта, сочувствие. Улыбчивость. Они выдавливают те, другие, жизненно необходимые.

Последним приходит умение любить.

Ты начинаешь учиться жить заново. Ходить, не глядя под ноги. Наступать на колодезные люки. Стоять на открытом пространстве в полный рост. Покупать еду, говорить по телефону, спать на кровати. Учишься не удивляться горячей воде в кранах, электричеству, и теплу в батареях. Не вздрагивать от громких звуков.

Начинаешь жить. Сначала — потому что так получилось — не испытывая от жизни никакой радости и рассматривая её как бонус, по глупости судьбы выпавший на твою долю. Все равно жизнь твоя была прожита от корки до корки в те сто восемьдесят дней, пока ты был там, и оставшиеся лет пятьдесят не смогут ничего ни прибавить к тем дням, ни убавить от них.

Поначалу еще ненавидишь эту игру, которая не взаправду, но потом она становится тебе интересна. Ты тоже начинаешь изображать из себя полноправного члена этого общества. Маска обывателя прирастает успешно, организм больше не отторгает её.