Людмила Сараскина - Пушистые и когтистые компаньоны человека у Достоевского

Замечу: это исключительно человеческая болезнь.

А кошки — они живут, повинуясь мгновению: царапаются, кусаются, ласкаются, играют, сонно жмурятся. Как часто на них похожи иные дамы, особенно если попадают в особые обстоятельства. Вот героиня «Игрока» девица Бланш, она же Зельмá, в пух и прах проигравшаяся в казино. «Mademoiselle Зельмá… была в последней степени отчаяния. Она выла и визжала на весь отель и разорвала в бешенстве свое платье. Тут же в отеле стоял один польский граф… и mademoiselle Зельмá, разрывавшая свои платья и царапавшая, как кошка, свое лицо своими прекрасными, вымытыми в духах руками, произвела на него некоторое впечатление» (5; 247).

А вот Грушенька, тигр и зверь, как-то раз внезапно странно подобрела. «Пустишь меня, Алеша, на колени к себе посидеть, вот так! — И вдруг она мигом привскочила и прыгнула смеясь ему на колени, как ласкающаяся кошечка, нежно правою рукой охватив ему шею: — Развеселю я тебя, мальчик ты мой богомольный! Нет, в самом деле, неужто позволишь мне на коленках у тебя посидеть, не осердишься? Прикажешь — я соскочу» (14; 315). Вот и Марья Тимофеевна Лебядкина под мелодию ласкового мурлыканья мечтает о любви, о своем тайном супруге — князе и ясном соколе: «Знаешь, Шатушка, я сон какой видела: приходит он опять ко мне, манит меня, выкликает: “Кошечка, говорит, моя, кошечка, выйди ко мне!” Вот я “кошечке”-то пуще всего и обрадовалась: любит, думаю» (10; 117).

А с каким умилительным сладострастием мечтает о невинной юной девице «вечный муж» Павел Павлович Трусоцкий. «Дело для меня не столько в красоте лица, сколько в этом-с. Хихикают там с подружкой в уголку, и как смеются, и боже мой! А чему-с: весь-то смех из того, что кошечка с комода на постельку соскочила и клубочком свернулась… Так тут ведь свежим яблочком пахнет-с!» (9; 69–70).

«Кошечка» и «котеночек» — привычные ласковые слова в лексиконе иных незамысловатых персонажей. Лучше, конечно, когда греющий душу образ имеет светлый окрас. «Да и примадонна-то, — рассказывает друзьям герой рассказа «Чужая жена…» Иван Андреевич, любящий всхрапнуть часок-другой в Итальянской опере, — тебе мяукает, словно беленькая кошечка, колыбельную песенку» (2: 61). Но в случае, если кошка черная, тут уже не до ласки и влюбленной мечты. Тут ссора, размолвка, разлука. «Старая петля! всегда на пути моем, всегда черной кошкой норовит перебежать человеку дорогу, всегда-то поперек да в пику человеку; человеку-то в пику да поперек…» (1; 151), — страдает Яков Петрович Голядкин, подозревая своего непосредственного начальника в самых дурных и коварных намерениях.

«Черной кошкой» станет для сына и его невесты Натальи Ихменевой старший князь Валковский. «Теперь он прошел между нами и нарушил весь наш мир, на всю жизнь. Ты всегда в меня верил больше, чем во всех; теперь же он влил в твое сердце подозрение против меня, недоверие, ты винишь меня, он взял у меня половину твоего сердца. Черная кошка пробежала между нами.

— Не говори так, Наташа. Зачем ты говоришь: “черная кошка”? — Он огорчился выражением.

— Он фальшивою добротою, ложным великодушием привлек тебя к себе, — продолжала Наташа, — и теперь всё больше и больше будет восстановлять тебя против меня» (3; 320).

В том, что черная кошка предвещает беду, не сомневалась и А. Г. Достоевская. Она записывала в дневнике: «Видела я во сне, — оттого даже проснулась, черную кошку, которая мяукала и которая будто бы стояла около меня, да видела так ясно, что просто ужас. “Ну, это дурная примета, — подумала я, — вероятно он все проиграл, и вероятно я получу от него просительное письмо о высылке денег» {4} 4 Там же. С. 375. .

Он — в записи от 5/17 ноября 1867 года — это, конечно же, Ф. М. Достоевский, находившийся в тот момент в швейцарском курортном городе Саксон ле Бэне, никогда не сулившем писателю-игроку ничего хорошего. Осень 1867 года — разгар его игорного безумия. В тот самый день, когда черная кошка привиделась Анне Григорьевне во сне, он пишет ей: «Ах, голубчик, не надо меня и пускать к рулетке! Как только прикоснулся — сердце замирает, руки-ноги дрожат и холодеют» (28/2; 234). Он обещает играть благоразумнейшим образом и с выигрыша непременно выслать денег. Но на следующий день происходит развязка: проиграны все деньги, заложены зимнее пальто и обручальное кольцо, вырученные за них деньги тоже брошены на рулетку. 6/18 ноября, как и предвидела жена, Ф.М. сообщит ей: «Аня, милая, бесценная моя, я всё проиграл, всё, всё!» (28/2; 235). И, конечно, попросит денег на дорогу. Не зря мяукала черная кошка из страшного сна — дурное предчувствие А. Г. Достоевской сбылось буквально и в точно ожидаемый срок.

…Как это ни прискорбно, но в человеке, даже самом смирном, живет бесчувственный потребитель, который не погнушается в ином случае пустить кошку на воротник. Такой именно случай представился смиреннейшему бедняку из «Петербургских сновидений»: «У него всего имения было только шинель, как у Акакия Акакиевича, с воротником из кошки, “которую, впрочем, всегда можно было принять за куницу”. Я даже подозреваю, что будь у него кошка, которую нельзя было принять за куницу, то он, может, и не решился б жениться, а еще подождал» (19; 70).

В Библии есть слова: «Не положу пред очами моими вещи непотребной» (Псалом 100: 3). Синонимом непотребства, безобразия, кощунства всегда считалось непогребенное тело умершей кошки, валяющееся где попало или подброшенное кому-то в злых целях. В «Бесах» некая убогая вдовица в числе прочих посетителей приходит к юродивому Семену Яковлевичу с жалобой на детей своих и долго стоит в ожидании благодати. При прошлом визите к юродивому ей велено было усладить сердце свое добротой и милостью, а только потом приходить жаловаться. Но не тут-то было — вдова ослушалась и взбунтовалась. «Да что ты, батюшка, — озлилась вдруг вдовица, — да они меня на аркане в огонь тащили, когда у Верхишиных загорелось. Они мне мертву кошку в укладку заперли, то-есть всякое-то бесчинство готовы» (10; 258).

С давних пор известны детские считалки-молчанки. «Ехали цыгане, кошку потеряли. / Кошка сдохла, хвост облез, / Кто промолвит, тот и съест. / А кто засмеется, / Тот ее крови напьется». Очевидно, однако, что в невинной на первый взгляд считалке-молчанке содержится страшилка, угроза, запрет на действие. Дохлая и непогребенная кошка должна вызывать ужас, отвращение, как впрочем, и любое мертвое тело, не преданное земле. Достоевский пользуется сравнением-страшилкой, подчеркивая самую высокую степень безобразия и непотребства. «Что было под подошвами, — рассказывает о своих невзгодах убогий мытарь Родиоша из «Текущей жизни», — и с частью собственных подошв, — всё осталось на шоссе; рубашка на мне — это была не рубашка, а какая-то дохлая кошка. Перемениться нечем» (27; 171).