Наталья Иванова - Скрытый сюжет: Русская литература на переходе через век

А ведь как горячился Горбачев — из-за статьи Шмелева, например. А вспомним его реакцию на «Как нам обустроить Россию» Солженицына.

Теперь власть потеряла интерес к писателям, а писатели потеряли интерес к власти. Взаимное охлаждение, разочарование, равнодушие. Так, но старой памяти — кому-нибудь дадут орден. Какой-нибудь степени. Оно и к лучшему.

Толстые журналы потеряли былую власть над умами.

Зато литературные критики обрели власть в журналах: «Континент», «Знамя», «Звезда», «Новый мир»… Редактор-критик — это тоже тенденция нового времени.

Раньше — еще в 1986 году — редактор назначался решением секретариата ЦК КПСС (если не Политбюро). Дело-то уж больно ответственное. И назначался обычно писатель (по преимуществу прозаик) с «именем», «весом», «репутацией». Сейчас все поменялось, журналы независимые, отсюда и минусы (денег нет) и плюсы. Хоть здесь демократия потеряла: редакции выбирают, как правило, скорее менеджеров, чем политически влиятельных VIPob от литературы.

Герой.Произошла смена героя — главным героем литературы стал сочинитель, писатель. Это касается не только распространившегося на все без исключения жанры влияния мемуаристики. Скажем, у наших младомемуаристов героями стали они сами: Олег Павлов, Павел Басинский, Владимир Березин, Владислав Отрошенко, Вячеслав Курицын живописали свои собственные приключения внутри литературной жизни; Сергей Гандлевский в «Трепанации черепа» оттиснул портрет поколения; Семен Файбисович пишет себя внутри картины; Анатолий Найман в «Славном конце бесславных поколений» выбил и собственный медальон на фоне… продолжать можно очень долго, ряд не заканчивается. И Марк Харитонов героем своего последнего романа назначает писателя — и Владимир Маканин в «Андеграунде».

Графоман…и не только профессионально сильный писатель почему бы не графоман? Понятие « графоман » вообще пережило реабилитацию (если человек сам, за свои деньги, себя же и издает, — граф Хвостов…). Из-за простоты возможности напечататься графомания распространилась, как, может быть, никогда раньше. Исчезла граница— между отобранным экспертами (редакторами? а судьи кто?) и волеизъявлением самих авторов. Торжество графомании. Расцвет графомании. «Встал Ильич, развел руками — что же делать с мудаками?»

Деньги.Если с властью развод, то с деньгами — союз. Правда, не у всех получается. («Все у нас получится!»). Неоплачиваемый автор постепенно, но верно покидает пределы высокой литературы и уходит в сопредельные (газеты, см. выше) и несопредельные (например, извоз) занятия. Польза двойная: для содержания семьи и для поиска нового жизненного материала.

Но вообще-то писатели в своей массе (о ней еще можно говорить, несмотря на катаклизмы) к деньгам относятся двойственно. С одной стороны — да, они за союз с капиталом, с другой — уж очень противна писателям, вне зависимости от их идеологической ориентации, несправедливо, по их мнению, богатая жизнь «новых русских». Извечный стереотип — «лучше быть бедным и несчастным» — пока побеждает насаждаемый («лучше быть богатым и счастливым»). Свидетельств в литературе тому множество. Попытался Бахыт Кенжеев в мещанском романе «Иван Безуглов» воспеть справедливое торжество буржуазности, но и он поставил в услужение своему новому богатому герою бухгалтера Боратынского и водителя Жуковского, актрису Ахматову и референта Лермонтова. Бедность — как эстетический и этический полюс — благородна и у Нины Садур, и у Александра Проханова, и у Валентина Распутина.

Единство.Странной иллюзией и неосуществленной мечтой в начале «перестройки» было восстановление единства литературы. Напечатаем все то, что было запрещено, пройдем курс ускоренного развития литературы, воссоединимся с литературой эмиграции — и в результате обрящем искомое единство: русская литература будет восстановлена в своей полноте. Напечатали лучшее, что было создано в 10-е, 20-е, 30-е, 40-е, 50-е, 60-е, 70-е… На этом невыигрышном для них фоне сильно потускнели вчерашние (и теперешние) кумиры. Историческую дистанцию с блеском выиграли покойники: от Булгакова и Пастернака до Гроссмана и Домбровского (множество замечательных имен опускаю — листа не хватит для перечисления). Открылось невероятное богатство; правда, распорядились им опять не по-хозяйски: ни Пильняк, ни Добычин (условно говоря) уже в «корм» не пошли, не прошла этих уроков современная словесность. Она их не усвоила, а перелистала. А современники — живописали «чернуху», пошли по горизонтали, освещали «темные углы» жизни. Проститутка, бомж и вор стали во главе искусств — от кино, театра + ТВ до литературы. Единство никак не вытанцовывалось. Единство — кого с кем? И тут грянула «гражданская война в литературе», все на фронт, все для победы. Объяснить ничего никому не удалось: к диалогу не готовы? нет, на диалог не способны изначально, органически. «Патриотическая» тусовка не отказывалась от культурного советского прошлого, а объявила себя его продолжателем; «демократическая» с ним порывала, жгла партийный билет. И то и другое оставляло послевкусие невероятной пошлости (правда, у «патриотов» ее концентрация была посильнее). Литература продолжала распадаться и дальше; с выходом на поверхность былого «андеграунда» вдруг выяснилось, что и там — внутри — свое разделение, своя война. Массовая литература агрессивно занимала свою территорию. У каждой из «литератур» были все составляющие для отдельного жизнеобеспечения: свои классики и эпигоны, свои «гуру» и начальники, свои журналы и издательства, свои критики. Одна огромная территория была поделена на множество удельных — княжеств, а также — демократий.

И это хорошо.

Сейчас у многих «советских» душа тоскует но единому литературному процессу… Чтобы читали друг друга, влияли. Оценивали.

А — зачем?

Неужели непонятно, что расхождения были, если и будут — причем многоуровневые и сложноструктурные?

Что, скажем, ненависть к масскульту объединяет Бондарева с Баклановым, Куняева с Виноградовым?

Жанр. Серьезная проза жанр потеряла — и ищет его по полу руками в потемках, найти не может, натыкается на рваные бумажки и горелые спички. Вроде бы это все — безразмерно скучное, неостановимо, бурляще, грамотно вялое — называется роман-эссе.

Писали о «пути» таком достаточно, в том числе и ваша покорная слуга, основываясь на литературном материале вполне существующем, а не только желаемом (статья «Вольное дыхание» была напечатана в «Вопросах литературы» в начале 80-х, и именно в ней я разбирала «авторскую» прозу).

Я думаю, что у такой прозы нынче опали мускулы — она безответственно отдала жанр массолиту. А массолиту жанр помог укрепиться и распространиться; опора на жанр — это все равно что опорно-двигательный аппарат у отдельно взятого человека.