Наталья Иванова - Скрытый сюжет: Русская литература на переходе через век

Проверим поэзией. В случае с прозой Иосифа Бродского или Анатолия Наймана она, безусловно, работает; в прозе младомемуаристов, озабоченных созданием мифологии местного значения, она и не ночевала.

Аналогичным образом обстоит дело и с различением реалистов, «упертых» в «Стену плача», служение традиции, по сути — эпигонов великой русской прозы, — и тех, кого можно отнести к трансметареалистам, свободно разворачивающим на протяжении текста разветвленную метафору небытия.

Она направлена не на созидание, а на сокрушение мифа.

В «Пушкинском доме» Битов выстраивает многоуровневую метафору русской культуры — в условиях понятно какого режима; метафору дома — в том числе и дома этой самой культуры, то есть самой России, — чтобы в конце концов ее выдуло вместе с мусором с пустой площади в ненастный ноябрьский денек.

Во всех книгах своей «Империи» Битов долго складывает возможный вариант культурного сосуществования и инонационального восхищения, любви к тому, что запрещено любить имперскому человеку, — и рушит все свое здание невозможностью преодоления исторической гравитации.

Юрий Буйда в романе «Борис и Глеб» втягивает в котел исторической фантазии вероятные и невероятные варианты развития России и предназначения человека — и не оставляет, в конце концов, камня на камне от мифа о братской, святой, «борисоглебской» цивилизации.

Счастье было так возможно, так близко… нет, не так: миф был возможен и близок. Но хрупкая и мерцающая красота мифа погибает, обрушиваясь в бездну, — как в «Знаке Зверя» Олега Ермакова. Не будем о справедливости — «Life is unfair», как говорят американцы, так и «Literature is unfair» [28] «Жизнь несправедлива»… «Литература несправедлива» (англ.). . Сокрушая миф, писатель вовсе не покушается на историческую правду: андеграунд не совсем таков, как у Маканина в одноименном романе, и вряд ли в нарушившем все христианские заповеди «старом графомане», читающем Хайдеггера, правда, не в подлиннике, а в бибихинском переводе, андеграунд признает одного из своих.

Литература трансметареализма не только безыллюзорна — вернув человеку человеческое, выстроив миф и сокрушив его, она не оставляет надежды.

Преодолевшие постмодернизм уже не забавляются игрой, даже самой мрачной. Расчлененка Владимира Сорокина, кощунства Виктора Ерофеева, насекомоядие Виктора Пелевина или страхолюдие Дмитрия Липскерова представляются в сравнении с ними детскими развлечениями, компьютерными выдумками, посмеявшись над которыми, хорошо выпить ирландского нива в ночном клубе с девушкой. Маскарад окончен. Здесь гасят не свет, а взгляд.

1998

Сумятица нашей жизни, как известно, проясняется в анекдотах. «Низкая» устная словесность — в зависимости от смены эпох — меняет свои клише, и по перегруппировке ключевых слов и ситуаций можно судить о болях и предпочтениях общества. Недавно я прочла в одной из газет потрясшую меня информацию: изучив и подвергнув анализу весомое количество современных анекдотов о семье, социологи пришли к выводу о том, что жена, изменившая мужу, присутствует в них гораздо чаще, чем аналогично преступивший муж. Из анекдота социологи сделали свои понятные социологические выводы.

В контексте темы «литература и идеология» современный анекдот практически отсутствует. Вымер как мамонт. Расцвет идеологического анекдота выпал на самые нехорошие годы — когда за этот анекдот полагалось пять лет строгого режима. Как только стало можно, так анекдоты по мотивам идеологии и политики сменились совсем иными историями. Идеологию из анекдотов вымыли новые сюжетообразующие элементы — например, быт «новых русских».

Ну, анекдот — это, так сказать, низшая, хотя и очень показательная ступень литературного слова. Поднимемся чуть выше этажом — на эстраду, обратимся к разработкам анекдотчиков профессиональных. Картина та же самая: идеологическими подковырками нас не балуют. Против властей не бунтуют, — но и против тех, кто против властей, тоже не выступают. Предметы осмеяния чаще всего — деньги и похоть. Иногда к ним присоединяется повсеместно распространенный идиотизм нашей жизни — правда, на фоне всевозрастающей глупости самой эстрады малозаметный.

Время, когда идеология, вернее, сшибка отчетливых и ясно проявленных идеологий занимала горячие умы современников, миновало: идеология (идеологии) стала скорее подчиненной, нежели ведущей, и в большой политической игре. Вяло объединяются и разъединяются парламентские фракции, Дума цинично работает как машина для голосования. Идеологической усталостью общества можно объяснить малоуспешное продвижение честного «Яблока». Равнодушие к идеологии сказывается на никакой идейной платформе «Единства». Полным идеологическим сумбуром отличается КПРФ, соединяющая национализм с особо препарированным православием и коммунистической догмой.

Возникает устойчивое впечатление, что общество постигла идейная импотенция. Ежели мусульманин раз в четыре месяца не переступит порог спальни своей жены, то она, по законам Корана, имеет право покинуть обессилевшего супруга.

Идеи, как известно, движут миром. И в поисках чудотворной «виагры» общество готово пойти аж к экзотическим источникам — включая идеологов радикальных.

Причина идейной заторможенности, неразборчивости или даже импотенции в общем-то очевидна.

Импотенция возникла на фоне шока — репутация идей, на которые с невиданным энтузиазмом откликнулось мыслящее сообщество в конце 80-х, оказалась подпорчена, если не опорочена, их реализацией.

Воплощение идей в жизнь было безобразно болезненным.

У прекрасной идеи обнаружилось отвратительное лицо.

Говорить об этом прямо — особенно тем, кто эту идею (идеи) развивал и поддерживал, — как-то стыдно. Говорить, себя и других обманывая, — подло. Лучше уж молчать.

Отсюда — и импотенция, красиво называемая кризисом идеи.

«Вот все говорят: Кремль, Кремль…»

Так и сейчас: все повторяют — идея, национальная идея… (Уговаривают себя, что можно сесть рядком, поднатужиться, да и выродить ее. На самом деле с таких потуг организм выделит не идею, а противоположный продукт. Целый год большая команда умников-советников трудилась в поте лица своего над созданием национальной идеи, но так ничего на свет и не произвела, кроме оклада-жалованья — для себя.) Мол, была же она у России! Поминают уваровскую триаду: но ведь то была, братцы, не национальная, а го-су-дарственная идея!

Кризис идей напрямую связан, на мой взгляд, с кризисом самой мыслящей части общества, ее потерянностью-растерянностью, утратой идентичности при переходе в разряд наймитов-интеллектуалов.