Наталья Иванова - Скрытый сюжет: Русская литература на переходе через век

Так что пока господа литераторы освобождались от вредной зацикленности на идеологиях, жизнь вырастила свое — именно на идеологической почве.

Неприязнь к открытому выражению идеологических предпочтений, даже отвращение к идеологии взращивались самими либералами и демократами. С того момента, как компартия перестала быть правящей, в умах либералов наступил период деидеологизации. Морщились чуткие носы. Заводились под лоб красивые глаза. Стало неприличным — следом за идеологическим — политическое и социальное: мы этим брезгуем.

И прозаики, и критики тщательно избегали политической или социальной ориентации — это было понятной реакцией на сверхполитизированные годы «перестройки». Но одновременно, как у нас водится, с водой был выплеснут и ребенок. Литература утрачивала политический тонус, критика стеснялась быть реальной. Чуть ли не все поголовно, вне зависимости от окраски своего таланта, стали эстетами. Утрата политической заинтересованности и вовлеченности отражалась даже на публикации мемуаров. Журналы и издательства как бы забоялись возможных упреков в ангажированности: сталинизм, ленинизм, тоталитаризм, лагеря, психушки — все это вышло из литературной моды.

С этим положением дел согласились многие. Может быть, почти все, — но за исключением. Исключением были (и остаются) многие шестидесятники, которые все равно твердят о Карфагене, который… К их числу принадлежит и Владимир Войнович: собственно говоря, он упорно гнет свою линию, несмотря ни на какую «объявленную деидеологизацию». Но поскольку энергия смеха питала и питает его прозу, то упрямый Войнович написал очередной пародийно-идеологический роман — в его «Монументальной пропаганде» эта пародийность и идеологичность присутствуют на всех уровнях текста, включая отсыл к «Медному всаднику», где сам памятник является одним из главных действующих лиц.

Если «кумир на бронзовом коне» несет гибель пушкинскому Евгению, а в сознании Евгения является еще и виновником гибели Параши, то у Войновича чугунный Сталин, памятник, спасенный и укрытый от посягательств ревностной коммунисткой Аглаей Ревкиной, в конце концов, уничтожает ее самое.

Не могу с уверенностью утверждать, что автор обязательно «работал» на пародийную параллель (не уверена, что и Залотуха намеренно пародировал «Идиота» Достоевского, как утверждают иные из рецензентов). «Работает» в данном случае сам текст — вполне, может быть, авторское подсознание, а не сознание. Но важно не только то, что сказано, а и то, что сказалось, важен и контекст — как жизненный, так и литературный. В контексте жизни телевидение показало репортаж о женщине, обитающей в одном из поселков Украины, организовавшей у себя домашний музей изображений вождей. Но если сюжет Войновича укоренен в самой действительности, то в литературе если бы не «Последний коммунист» — он выглядел бы одиночкой, находящейся за пределами литературной моды: в сорокинско-пепперштейновской новой словесности принято обезвреженные идеологемы обыгрывать, жонглировать ими, а не прибегать к ним для выражения определенных взглядов и убеждений.

Идеологический роман ушел из мейнстрима словесности на страницы «патриотического» блока изданий: именно там можно найти идеологические битвы. Бьются за правое (левое) дело, сражаются за правду герои Ю. Бондарева, А. Проханова, Ю. Козлова и близких им по духу и стилю сочинителей. Они формируют идеологический пейзаж и излагают свои идеологические приоритеты всерьез, куют победу в непрекращающейся войне. Только война эта какая-то странная получается — ее ведет исключительно одна литературная сторона, а другая смеется и пародирует. Легко описать идеологию «Нашего современника» (упомянем лишь подновленную гремучую смесь О. Платонова о «Протоколах сионских мудрецов» в № 1, 2). В связи с легкостью задачи мы этим заниматься не будем. Проиллюстрируем заидеологизированность текстами другого, не столь одиозного издания — журнала «Москва».

Здесь отличается сугубой серьезностью и идейной целенаправленностью даже поэзия:

Или:

Стихи Глеба Горбовского («Москва», 2000, № 1) как нарочно иллюстрируют положения статьи Леонида Бородина, открывающей номер: «Сборище наемников, сознательно работающих на смуту, кормящихся смутой и более прочих в ее продлении заинтересованных. Но ведь, в таком случае, может лопнуть терпение подопытных…» Ключевые слова здесь — «наемники» (то есть они) и «подопытные» (то есть мы).

Идеологическая установка предопределяет поэтику: перед читателем банальная зарифмованная публицистика, не более того, — жаль лишь, что на нее потрачены усилия поэта не самого бездарного. Тем показательней прямолинейность псевдопоэтического слова. Если прочитать внимательно весь цикл подряд, то обнаружится, что «идеал» клеймящего «господ удачи» Горбовского — это русский народ в лице юродивых, «чудиков», «дураков». А в установочной статье Бородина прямо формулируется иерархия решающих для русского народа и государства приоритетов: 1) «инстинкт бытия», основанный на христианстве; 2) «инстинкт-интуиция». Противостоят этому разрушительные для России: а) «интеллектуализм» — «как таковой в русской жизни объявился позднее и являлся, как и везде, этаким диверсионным внедрением в христианское сознание жалкой выжимки из христианской мудрости» и б) «гуманизм-либерализм с его базовым положением самодостаточности человека». Из него, из «гуманизма-либерализма», произошли и овладели миром две вредные фантазии: 1) «упростившийся до ширпотреба, ныне торжествует в концепции прав человека» и 2) «коммунизм», который «переживает концептуальный кризис».

Чем здесь можно помочь собственно литературе? Да ничем — идеология мстит изящной словесности, выедая ее изнутри. Приведу подзаголовки опубликованной в том же номере «Москвы» статьи А. Панарина с говорящим названием «Агенты глобализма»: «Манипуляторы и комбинаторы "нового интернационала"», «Двойные стандарты "цивилизованного общества"», «"Паломники" и "туристы"», «Подпольные "организаторы мира"»… На все эти красноречивые названия идея одна: жрецы глобализма, представители международной элиты, пренебрегают национальными интересами. Идея, скажем так, сильно поношенная — уже лет пятнадцать упорно прокламируемая со страниц «воюющей» прессы («Завтра», «Советская Россия», «Правда» и т. д.). Не является новостью и пропаганда этой идеи через прозу — читай роман Ю. Козлова «Проситель» на страницах все того же номера журнала «Москва». А замыкает номер статья С. Фомина «О русской национальной идее», полагающая «в качестве национальной русской идеи нашу традиционную религию Православие». Идеология пронизывает и упаковывает прозу, поэзию, публицистику в единый, совокупный идеологический продукт — в то время как, с другой стороны, повторю еще раз, смеются и развлекаются.