Наталья Иванова - Скрытый сюжет: Русская литература на переходе через век

Сам того не подозревая, Катаев высказал то, к чему, в конце концов, и пришла эта самая интеллигенция, осудив самое себя и хоть отчасти, но покаявшись. Только знак особой роли интеллигенции в подготовке революции у Катаева пока еще положительный. Идея «ленинской» интеллигенции являла собою попытку очищения ее от сталинского прошлого, вокруг чего развернутся подспудные, не вышедшие на поверхность разногласия при подготовке VIII (как оказалось, последнего) съезда писателей СССР (речь шла об отмене постановления, осуждающего Зощенко и Ахматову, чему искренне противился боевой отряд советских заединщиков во главе с Ан. Ивановым).

Катаеву при его штучном, головокружительно талантливом цинизме эгоцентрика ничего не стоило объединить в одном газетном сочинении Ленина, Мандельштама, Бунина, Горбачева и проект новой программы КПСС.

И главное, эта гремучая смесь производила — напомню, в начале 86-го — либеральное впечатление. Группа товарищей во главе с Ан. Ивановым должна была чувствовать себя оскорбленной.

В театральном сезоне-1986 оглушительный успех имела постановка Марком Захаровым в Ленкоме «Диктатуры совести» Михаила Шатрова, подвигавшей зрителя к как бы очищенной от позднейших наслоений ленинской, «истинной» революционности. Возвратна была постановка и формально: «суд» над Лениным (акт немыслимой смелости) при активном участии публики, которая, в конце концов, должна была героя возвысить. Оппозиция «хороший ленинизм» — «плохой сталинизм» стала официальной идеологической оппозицией года, и пьеса Шатрова оказалась здесь более чем кстати. Либеральная общественность приняла вполне конъюнктурную, по сути исполнявшую заказ государства и партии, постановку восторженно, как безусловный знак начавшихся перемен: «Перед нами драма идей, политический спор, подлинный эпизод сегодняшней общественной борьбы» (А. Свободин, «ЛГ», № 14).

Литературный год начался стандартно-благопристойно, с информацией об обсуждении журнала «Звезда» на секретариате СП СССР, где с анализом прозы журнала выступили Н. Шундик и Ч. Гусейнов (то бишь «патриот» и «либерал», это и в 86-м году было понятно). И плавно пошло-поехало: «Творческая мастерская» с двумя мнениями о книге Леонида Бежина, с рецензией А. Берзер на книгу А. Туркова (знак либерализма), с антиамериканской статьей главного редактора «ЛГ» А. Чаковского, с заведенными как часы дискуссиями — о роли публицистичности в современной прозе, о том, какой должна быть критика, а также «Ценности культуры и культура ценностей»… И в том и в другом случае хорошо (или дурно) придуманные споры могли тянуться бесконечно, из номера в номер, — да и я сама в первом из названных участвовала, выступая как против дурной публицистичности, так и против дешевого беллетризма.

Истинный смысл приобретали не прямо сказанные слова, а расставленные знаки, которые на лету ловились публикой и, как ключ, поворачивали тексты. Но сами эти тексты — при всех оттенках отношений критиков к прозе Бежина или Катасоновой, Ганиной или Гранина — находились внутри литературы с ног до головы советской, и не подозревавшей тогда о близящейся своей кончине.

Оптимистичность была обусловленной духом перемен. И даже не замечаемой — как воздух. Поэтика заголовков была тоже оптимистичной: «Охватить взглядом эпоху», «Связующая нить времен», «Энергия творческого ума», «Искать новое», «Зеркало для будущих поколений». Никто не мог и усомниться в светлом будущем этих «будущих поколений». А вот подзаголовок одной из статей: «Приметы обновления сегодняшней прозы». Она, то есть проза, никак не могла находиться в ином, кроме бесконечного обновления, состоянии. Представить себе статью об упадке современной прозы — или современной поэзии — было невозможно. Никто и не представлял.

Нет, это не Тимур Кибиров. Это Владислав Шошин [33] Комментарий уже из 1999 года: востребован тот же неувядаемый В. Шошин, как автор статей он активно участвует в новом библиографическом словаре «Русские писатели. XX век» («Просвещение», 1998). Время еще раз перевернулось! : в дискуссии об «обновлении современной поэзии» наверняка учитывалось и его «творчество».

Итак, листаю дальше и натыкаюсь на статью американского корреспондента «ЛГ» В. Симонова «Скандал в библиотеке» — о конгрессе международного ПЕН-клуба, точнее, о враждебном мире, полном антисоветских козней (конгресс ПЕН-клуба, но В. Симонову, замышлял акции «против», да и сам ПЕН является полностью и целиком враждебной организацией). На этом идеологически выверенном фоне могли сосуществовать — в рамках допустимого — подборка стихов Беллы Ахмадулиной и цикл Сергея Острового, проза Отара Чиладзе и «невыдуманные рассказы» начальника «Мосфильма» Николая Сизова.

Репертуар тем гоже более чем предсказуем: «Резидентура ЦРУ», «Вещание на СССР», «Правда о правах человека» (помните такого героя нашей прессы — американского безработного в бейсбольной кепочке Джозефа Маури?), «Решения XVII съезда — в жизнь»…

Чернобыль.

О нем — только спустя три недели после катастрофы, да в каком контексте! — естественно, в антиамериканском: у них — ядерные полигоны (две трети материала, фото), у нас — всего лишь «авария»…

Только позже на 2–3 месяца появилась статья Юрия Щербака, еще через три — Владимира Яворивского.

Но «вдруг» — именно что «вдруг» — происходили какие-то странные единичные события. Неожиданные. Внезапные. Однако — резко меняющие советский литературный пейзаж.

События были связаны с прошлым.

Апрельский номер журнала «Огонек» вышел с Лениным на обложке и статьей секретаря СП СССР В. Карпова о Гумилеве внутри; статья была написана более чем осторожно, но являлась опять-таки знаком — знаком реабилитации.

Резкие изменения, приведшие к кризису, а затем к летальному исходу советской литературы, были спровоцированы реабилитацией имен и реабилитацией текстов: за статьей В. Карпова последовала «гумилевская» статья Евтушенко в «ЛГ». Л среди «толстых» журналов парад реабилитаций запрещенных текстов открыло «Знамя» — «Ювенильным морем» Андрея Платонова (№ 6).

Июньский номер «Знамени» вообще уникален: он вышел в свет без главного редактора.

Юрий Воронов, до шестого номера — редактор «Знамени», стал заведующим отделом культуры ЦК. А в «Знамени» образовалась пауза — без редактора.

Текст «Ювенильного моря» (примерно 120 страниц машинописи), перед тем отвергнутый журналом «Наш современник», был мною, тогда — редактором отдела прозы, положен Воронову на стол в конце 85-го. Несколько месяцев Воронов его читал. И никак не мог дочитать. Дело кончилось тем, что решение о публикации принималось без него.