Виктор Салошенко - Первые. Наброски к портретам (о первых секретарях Краснодарского крайкома ВКП(б), КПСС на Кубани)

Я видел этот «эзоповский» листик на бюро крайкома партии в руках Медунова, волею интриги превратившийся практически в судебный вердикт и по сути решивший в тот момент судьбу человека.

Разве не понимал Разумовский происходящего? Он разыскал меня поздним вечером, почти ночью, вернувшись с Медуновым с Олимпийских игр в Москве. Указав на мою статью «Хранить традиции кубанской земли» в газете «Комсомолец Кубани», статью исключительно патриотическую, написанную во славу Кубани, но испещренную многочисленными подчеркиваниями, которые были сделаны черными чернилами и по которым узнавалась медуновская рука, бросить ничего не значившую, но много означавшую фразу:

— Это вы писали?

— Если вы имеете в виду содержание статьи, — глядя в глаза Разумовскому и мгновенно поняв ситуацию, ответил я, — то за достоверность фактов ручаюсь… Здесь нет никаких ни смысловых, ни тем более политических ошибок… Статья написана об опыте работы в крае по воспитанию, в первую очередь молодежи, на лучших традициях советского народа, а также народных праздниках и обрядах, бытующих на Кубани. Ни от одной строчки я не откажусь.

Разумовский неопределенно пожал плечами, повернулся в кресле, и я вдруг понял, что вопрос о моей судьбе предрешен и что в данной ситуации этот неожиданный и срочный ночной вызов означал только одно: с этого момента я для Разумовского становился персоной нон грата, то есть лицом как бы присутствовавшим, но в то же время неузнаваемо далеким. Более того — отвергнутым.

От любви до ненависти — один шаг. Как верно подмечено.

Я понял, что Разумовский не пойдет на разговор с Медуновым, не вступится и не защитит, прекрасно осознавая истинный смысл происходящего. Но все же в душе я оставлял крохотную, почти несбыточную надежду на чудо: а вдруг все переменится и капкан, в который меня загнали, не защелкнется.

И вот после нескольких лет «разлуки» встреча на таманской земле. Конечно, я ждал ее, как ждет «заблудший сын» благословения родителя, как отчаявшийся, но все же живущий надеждами человек. Это какое‑то необъяснимое, с неба посланное везение, что в район приезжает Разумовский, но не тот, не сумевший когда‑то мне помочь, а новый первый секретарь крайкома партии, как мне казалось, сполна усвоивший ошибки Медунова в кадровой политике и испытывающий желание их поправить. Кто‑кто, а Разумовский, — размышлял я, — сам познавший несправедливость и предвзятое отношение к себе, в полной мере должен понять мое состояние. У меня даже мелькнула шальная мысль: «Может, едет поддержать! Восстановить справедливость»?!

«Волга» остановилась, и из машины, не торопясь, вышел в новом костюме, в начищенных до блеска туфлях, нарядный и какой‑то торжественный — запах дорогого дезодоранта пахнул и приятно освежил атмосферу — немного поседевший и оттого казавшийся если не матерым, то более возмужавшим, с красивым, тщательно выбритым лицом, прежний мой шеф.

Он внимательно осмотрел нас выразительными чуть навыкате карими глазами и первым, как положено по табели о рангах, подал руку Куемжиеву. Затем, мне показалось, чуть помедлив, поздоровался и со мной.

— Какой план вы предлагаете? — произнес Разумовский, обращаясь к обоим, но в первую очередь — к Куемжиеву.

Я пытался, не проявляя назойливости и в моем положении ненужной суетливости, поймать взгляд Разумовского: по одному взгляду мне были бы понятны и цель визита, и собственная судьба. Однако, чуть наклонив голову, словно пытаясь увидеть свое отражение в отполированных туфлях, Разумовский упорно отводил глаза.

— Хорошо, — выслушав Куемжиева, сказал Разумовский, — план принимается. Мы с Александром Фёдоровичем поедем по району, а вы… останетесь на хозяйстве?

У меня все в душе оборвалось. На партийном языке это означало: нам надо поговорить с первым секретарем райкома партии с глазу на глаз, а твое присутствие нежелательно.

На «хозяйстве», никому не нужный и в течение дня никем не востребованный, я до вечера проторчал в райисполкоме, почти не выходя из кабинета. Ведь могло же такое случиться, что в какой‑либо Ахтанизовской, Фонталовской, Запорожской или Тамани, вволю наговорившись (я понимал, что разговор будет и о моей скромной персоне), они меня пригласят на обед. Обед давно прошел, значит — на ужин…

Разумовский с Куемжиевым подъехали к райкому партии, когда начали сгущаться сумерки. Непонятная тоска терзала мою душу, порой казалось все безразлично и пошло, хотелось выпить чистой свежей воды: от волнения пересыхало в горле, но даже воды никто не предложил.

— Может, останетесь… поужинаем… как, Георгий Петрович? — как‑то обреченно произнес Куемжиев, и я понял: они нигде не обедали…

— Нет — нет… спасибо, — улыбнулся Разумовский, и слегка фальшивая улыбка тронула его лицо, — у нас с водителем на этот случай припасены бутерброды, — он, открыв «бардачок», показал два хлебца с завернувшимся от жары сыром, — по дороге перекусим.

На партийном сленге это означало: пошли вы к чертовой матери, ребята. Знать я вас не знаю, и никаких ужинов с моим участием вы не дождетесь. Означало и другое: полную неизвестность касательно собственной судьбы, а, может, и наоборот — абсолютную ясность в отношениях с первым секретарем крайкома партии — дистанцию даже не крайисполкомовского размера.

Машина резво взяла с места, и вскоре стали видны лишь два красных огня. Они светили мне призрачным и печальным светом почти погасшей надежды.

Впоследствии, неожиданно встретившись в Краснодаре с Иваном Кузьмичом Полозковым, чья шумная слава давно отошла в тень, теперь проживающим в Москве пенсионером, я узнал любопытную, но связанную с тем приездом в район Разумовского деталь.

Вскоре Полозкова, в ту пору секретаря крайкома партии по пропаганде, вызвал Разумовский:

— Поезжайте в Темрюкский район… в частности, посмотрите, как работает председатель райисполкома… разная имеется информация…

— Теперь ты понимаешь, почему я целый день находился в районе! — припоминал Полозков. — Беседовал с людьми, ветеранами и молодежью, — всюду неплохое мнение. Почему этот вопрос так заботил Разумовского?! Куемжиев, правда, дал своеобразную оценку… Но у меня было особое отношение к Куемжиеву еще по Мостовскому району…

Так и уехал вскоре Разумовский в Москву, на высокую, почти фантастическую должность, взойдя на партийный Олимп с репутацией незапятнанного, предельно честного руководителя, но так и не пожелавшего принять посильное участие в моей судьбе.

И тогда сменивший Разумовского Иван Кузьмич Полозков вместе с секретарем крайкома партии по пропаганде Борисом Григорьевичем Кибиревым, ныне депутатом Государственной Думы возвратили меня в Краснодар, предоставив «идеологизированную» должность начальника управления издательств, полиграфии и книжной торговли крайисполкома, этим самым отчасти реабилитировав меня.