Виктор Ротов - Ближе к истине

юз

Теперь и лампочки (сами!) вворачивают, и ворон из ружья отпугивают; и председателю плешь не проедают.

— Что же изменилось? — спрашиваю.

— А ничего. Просто смысл в работе другой… — Она смотрит на мужа, что он скажет по этому поводу.

Сергей Николаевич Щербаков согласен с женой. Худощавый, узколицый, с быстрыми черными глазами. Когда решали, быть или не быть семейному подряду, он твердо высказался «за». Потому что дело реальное. Трудности? Конечно. Неурядицы? Да. Завистники донимают? Бывает. Один Недавно нагло наехал трактором и подавил утят. Но говорит он об этом не со злобой, а взывает к совести. Удивительный запас терпения и оптимизма. Он мечтает о минитракторе и легкой тележке для подвоза кормов утятам. И надо обязательно перебазировать ферму, потому что здесь стройка поблизости — новый жилой микрорайон. Да и ферма — разве это ферма?..

Несколько слов о ферме

Действительно! Ее и фермой‑то трудно назвать. Язык не поворачивается. Это старое — престарое помещение — то ли бывшее общежитие, то ли бывшая контора колхоза. В общем приспособленное кое‑как помещение для выращивания утят. Новую партию, три тысячи штук, привезли на автобусе в ящиках. Желтые пушистые комочки. Пищат, тянут шеи: осваиваются в новой обстановке! Полы только что выскоблены, очищены от грязи, притрушены соломой. Благо соломы навалом, в полях скирды стоят. Но… Кормозаготовителям «некогда». В «козла» забивают. Видел лично. У них же видел «чудо» счетной техники: самодельные счеты — к столу приварены прутья, на прутьях вместо костяшек — гайки… Рационализация!

Некоторые утята вылезли из ящика и пошли по комнатам осваивать новое жилье. На стенах сохранилась побелка. Утятам это понравилось. Подошли, потрогали стену клювом. А вот стекла в окнах повыбиты и страшновато в темном коридоре. Утята не решаются идти по нему дальше. И правильно делают: можно очутиться во дворе. А двор еще в ужасном состоянии: еще не все выгребли и кое — где лужи стоят после обильных дождей. Там не совсем уютно даже взрослым утятам, коих тысячи. Они ме

чутся стаями из угла в угол в весьма непрезентабельном виде: взъерошенные и грязные. Над ними тучи мухвы…

Несколько шустрых утят приковыляли к нам. Один пробует «на зуб» мой босоножек. Ольга Павловна Зуенко спохватывается: есть хотят!

Ольга Павловна Зуенко (до замужества Стягун) — сестра старейшины. Полная, добродушная, улыбается. Из тех, которые всю жизнь только и делают, что ухаживают за кем‑нибудь. И здесь она занята тем же. При одном взгляде на нее становится ясно, что утята голодать не будут. И вороны их не склюют: она по совместительству сторож — палит из ружья. В ее улыбчивых глазах постоянная готовность № 1 прийти на помощь. Но временами в них всполохи тревожного блеска. Она порывается что‑то сказать.

— Что? — обращается к ней Виктор Леонидович Дейко — секретарь парткома колхоза.

— Да вот… В таких условиях долго ли продержимся?

— Уже решено перевести вас отсюда, — говорит ей Виктор Леонидович.

И женщина успокаивается.

Секретарь парткома

Он здесь 4 года. Окончил ВПШ. Молод. Любит свою работу. Внимателен к людям. Пользуется уважением. Потому что сказал — сделал. Не все, правда, удается: хозяйство досталось запущенное. Прежние руководители «постарались». Ходили, говорят, в благополучных — сидели на мешке денег. В смысле деньги водились, но лежали мертвым капиталом. Прошло четыре года, а колхоз до сих пор напоминает треснутый стекающий арбуз. Иной раз сам председатель Андрей Григорьевич Морарь с его деловой хваткой не знает, с какого конца подойти к этому «арбузу». Хотя потенциальные возможности у хозяйства большие: прекрасная стабильно орошаемая земля с выходом на естественные предгорные пастбища. Клад для животноводства! Но вот что‑то не ладится. Какая‑то заноза сидит в людях: то ли неуверенность, то ли расслабились слишком при прежнем руководстве. Надо поправлять дело. Выправлять душу коллектива. В этом наипервейшая и наиважнейшая задача секретаря парткома.

— Приходится убеждать, доказывать. Буквально по

крохам возвращать людям веру в справедливость, — говорит Виктор Леонидович. — Начали жилищное строительство. Люди здесь хорошие. Хотя и непростые. Тот же Владимир Стягун.

Владимир Витальевич Стягун. Сын. Работает управляющим полеводческого отделения № 1. Косая сажень в плечах, высоченный. И весь задерганный, неукротимый и несогласный. Его выгоревший до белизны чуб неподвластен никакой расческе. И сам он неподвластный. С ним трудно разговаривать, он все оспаривает. Но он ухитряется как‑то управлять сложным и своеобразным коллективом отделения. Только ему ведомы подводные рифы взаимоотношений людей. Предан земле и делу. Себя не жалеет, семью не жалеет. Хотя в этом, откровенно говоря, я не вижу ничего хорошего. Жена его, Светлана Михайловна, тому печальное свидетельство: она словно тень, взывающая к милосердию: сколько можно взваливать на женские плечи? Семья, хозяйство, огород, стройка, бесконечные неурядицы на работе у мужа; а теперь еще взяли семейный подряд. И характерец у мужа — не подарок. Не характер, а шквал порывов, часто нелогичных и непонятных. А порой просто бунтарских. Он как бы на поводу у необъезженной внутренней силы. А нынче эта сила подогревается трудностями страды — хлеба полегли почти на половине площадей. Попробуй взять без потерь!

— …А туг еще хозрасчет навязывают! — горячится он. — Дело конечно нужное. Но мы не готовы к этому ни организационно, ни психологически. Вот выдернули брата Михаила на ликвидацию стихии в другие районы. Понимаю — нужно. Но ведь и нам какая‑то компенсация должна быть! Или взять авторитет руководителя. Какой будет у меня авторитет, если я не могу дать человеку отгул? А у каждого — хозяйство, огород. Дома в семье разлад. Мне говорят — ты философствовать горазд. Какая философия? Я ставлю законный вопрос! А мне — философия. Тебе бы, мол, Генсеком быть. Говорю — нет. Лучше простым скотником: отработал день, и голова не болит. Скоро на должность такую, как у меня, — кнутом не загонишь. А на месте Горбачева я все‑таки сказал бы: ребята, давайте думать. Прежде чем сказать — подумай. А сказал — сделай…

— Сынок, — подходит к нему мать и обнимает за широкие плечи. Он сидит на табуретке, мать стоит, и они вровень. — Ты не горячись!..

Ольга Александровна Стягун. Мать. Спокойная и какая‑то лучезарная. Недавно вышла из больницы. Тоже по «сердечным делам» лежала. Она в этом большом сложном семействе вроде громоотвода — не только главная хозяйка, но и главный миротворец. И опора. Это она успокаивала и всячески поддерживала деда, когда тот задыхался, выгребая кучи грязи с пометом. А теперь вздыхает тайком: «Дед слег, в том и моя вина…»