Уистан Оден - Стихи и эссе

Вопрос— Действительно ли немецкий, из языков других поэтов, затронул Вас больше всего?

Оден— Возможно, я так считаю. Я очень хорошо знаю немецкий и итальянский языки. Исландский повлиял на меня, как и древнеанглийский.

Вопрос— Может знание, полученное в творчестве применимо к более конкретным видам…

Оден— Если Вы подразумеваете, что это изменило бы ваш тип поведения, я в это не верю.

Вопрос— Это пригодно для всего искусства, всей поэзии?

Оден— Для всего искусство. Романтики запустили эту смехотворную идею. Когда Шелли [308]сказал, "Поэты — непризнанные законодатели мира," это неверно. Они — тайная полиция.

Вопрос— Вы думаете, чего — жизни?

Оден— Только скажите, что Вы хотите помочь людям наслаждаться жизнью немного лучше, чем без этого. Любое большое искусство, конечно, наполняет Вас радостью. Есть конкретные вещи, которые было бы весьма невозможно описать, потому что действительность слишком ужасна. Я не думаю, что Вы смогли бы написать приличную поэму или пьесу про Аушвиц. Факты — слишком ужасны. Более того, я считаю, что Вы можете написать хорошую поэму о Великой пятнице. Люди пробовали. Ничего путного не получилось.

Вопрос— Как Вы думаете — где источник той радости?

Оден— Почем я знаю. Я не знаю. Когда Вы слушаете Моцарта, Вы переполнены радостью. Почему, не имею ни малейшего понятия. Я не думаю, что кто-нибудь знает. Это — только опыт здравого смысла.

Вопрос— Что Вы думаете по поводу обязательства поэзии перед массами?

Оден— Ничего не скажу. Поскольку, прежде всего Вы всегда думаете о себе как об одном человеке, и массы — действительно бессмысленный термин, поскольку его обычно используют. Я сказал бы, что большинство людей не читает поэзию вообще, если Вы имеете в виду количество. Но Вы, конечно, не думаете о себе — я не думаю, что кто-нибудь так поступает, — во множественном числе.

Вопрос— Вы не пишете для определенной аудитории?

Оден— Нет. С чего Вы взяли? Вы пишете для кого придется, наслаждаясь тем, что Вы пишете. Если читатели получаю от этого удовольствие, Вы говорите, "я пишу для Вас." Если не наслаждаются, "я не пишу для Вас," ясно вполне. В конце концов, читатели Вам неизвестны. Единственные люди, о которых Вы можете сознательно думать, — мертвые. Людьми Вы восхищаетесь. Они одобрили бы? Поскольку Вы также надеетесь написать для людей, которые еще не родились. Так каждый стремится, пытаясь запечатлеть устную речь тем, что есть под рукой в мире, к освобождению от цикла рождения и смерти. Слово "поэзия" произошло из греческого слова и означало "делать", и в средневековый период поэты не называли себя поэтами; они называли себя творцами.

Вопрос— Вы когда-нибудь испытывали желание написать роман?

Оден— Никогда. Я не знал бы, как написать роман. Я думал о написании детектива.

Вопрос— Вы любите читать романы?

Оден— Некоторые. Я очень люблю Дикенса, и я люблю Троллопа [309], и Джейн Остена [310]. И таких людей как Фэрбенкс Ролло я особенно люблю. И П.Дж. Вудхауса. Я люблю романы, в целом, довольно краткие и забавные. Есть исключения, конечно. Пруст, Вы знаете, очень длинный. И Колет [311]я наслаждаюсь очень. Она очень необычна, потому что она — один из очень немногих Средиземноморских авторов, которые имеют чувство, что мы в Англии или в Америке назвали бы природой. Она изумительна описывает кошек, цветы и вещи.

Вопрос— Вы много почерпнули, если таковое вообще имело место, от Роберта Фроста?

Оден— О, я многому научился у Фроста. Я добрался до него весьма рано. Поскольку, когда я был в школе, я заинтересовался английским поэтом Эдвардом Томасом [312], который был убит в Первой Мировой войне. Я обнаружил, что Томаса убедил начать писать поэзию Фрост, и тогда я подумал, что должен прочитать Фроста. Я купил его, когда он еще не был действительно очень хорошо известен, и я всегда чрезвычайно восхищался его творчеством.

Вопрос— А кто из пишущих сегодня поэзию Вас особенно восхищает?

Оден— По двум причинам я никогда не буду говорить о современных авторах, которые еще живы: прежде всего, потому что люди всегда тайно надеются, что Вы скажете нечто злонамеренное, и, во-вторых, это предлагает, что поэзия вроде скачек, куда Вы можете поместить людей под номерами 1, 2, 3, 4. Вы не можете. Если кто-нибудь хорошо пишет, он уникален и не заменим кем-либо еще. Вы можете сказать, что есть различие между главным поэтом и незначительным поэтом. Это не эстетическое суждение. Это не означает, что поэмы незначительного поэта немного хуже. Я бы сказал, что различие — Хаусман был бы ярким примером этого. Возьмите две его поэмы, написанные в различные периоды, и без дополнительной информации Вас попросят сказать, которая была написана сначала, и Вы не сможете назвать. В то время как с главным поэтом, Вы действительно увидите последовательное развитие и изменение; они действительно идут дальше. Скажите про Элиота, например, где Вы сможете заметить изменения, которые там произошли. Это не имеет никакого отношения к фактическому качеству работы.

Вопрос— Что Вы скажете о военной поэзии Уилфреда Оуэна [313]?

Оден— Не очень много. Конечно, он был большим героем моего детства.

Вопрос— Хочу спросить более конкретно — можно ли хорошо написать о войне?

Оден— Я думаю, что он справился. Так же, как я думаю, что книга Дэвида Джонса "В скобках" — изумительная книга о войне. Когда она вышла в 1937, то была едва замечена. Удивительно мало поэзии появилось непосредственно из последней войны. Очень немного. Частично из-за новых состояний, таких как использование самолета; вероятно пилоты не имели литературной сноровки описать, как эти новые события происходили. Каждый хотел бы узнать, но я не представляю, что рассказав Вам нечто о воздушной бое, услышу в ответ "О, мой Бог, я этого не понял!"

Вопрос— Что позволяет написать хорошую военную поэзию, но не написать хорошую политическую поэзию?

Оден— Почем я знаю? Только будучи свидетелем этого, наверное, так.

Вопрос— Вы думаете, что такие как `Поправка-22 [314]` или "Голое" и "Мертвые" захватили тему войны?

Оден— Я не сказал бы. Они меня особенно не интересовали. Я могу быть неправ. Я не очень хорошо разбираюсь в романах, если они не развлекают.

Вопрос— Были времена, Вы думали, что мысль или аллюзия в вашей поэзии были слишком современны, и поэтому Вы вычеркивали их?

Оден— Не слишком современные, нет. Конечно, это — ужасная проблема для любого современного автора сегодня. Если Вы возьмете ранних эпических поэтов, половина их работы была сделана за них, потому что каждый знал названия, которые они использовали. Я помню — я думаю в 1934 — я написал поэму, в которой упомянул Грету Гарбо [315], уверенный, что ее имя известно каждой семье. После войны, когда Ричард Хогарт в Англии выбирал мои произведения, он удалил ее имя. Возможно, телевидение вернуло ее назад. Даже Милтон мог предполагать, что его читатели будут знать любую ссылку на Библию или классическую мифологию. Теперь же осталось ужасно мало людей, на которых вы могли бы рассчитывать в своей работе, знающих имена собственные.