Итоги Итоги - Итоги № 39 (2012)

Если говорить о технейтральности как о текущей политике, избежать тяжелых вопросов не удастся. «Внедрение принципа технейтральности в РФ, равно как и осуществление практической конверсии радиочастотного спектра (РЧС), невозможно без глубоких преобразований в существующей командно-административной системе управления РЧС, — убежден Андрей Скородумов, исполнительный директор Инфокоммуникационного союза. — Необходимо провести инвентаризацию спектра, разработать поэтапный план перевода полос частот из одной категории в другую». А еще придется изменить характер деятельности предприятий радиочастотной службы — они должны стать прозрачными, чтобы действительно быть нейтральными. Придется оптимизировать процедуры выделения полос радиочастот, присвоения радиочастот и проведения экспертизы — «ручного» режима разрешений ведь уже не будет. Ну и еще задачка — разработать механизмы передачи прав пользования радиочастотами. Если подходить к нейтральности серьезно, это колоссальная работа, которая, по-видимому, должна завершиться чем-то вроде закона об использовании радиочастотного спектра в Российской Федерации.

Но учтены ли в бюджете страны затраты на эту работу, к которой придется привлекать и силовиков, и гражданские министерства? Не учтены! Да и разработку самой концепции никому не поручали. Нет плана-графика внедрения технейтральности по частотам и регионам. А без всего этого в сухом остатке остаются только лозунги.

Предположим, рванут небольшие операторы в медвежьи углы, и что предложат местным небогатым рынкам? Высокоскоростную передачу данных по мобильной сети, которая рентабельной будет только при достаточно высоких тарифах? А если ориентироваться на недорогую цифровую «лампочку», скажем, для гарантированного доступа к сайтам госуслуг, то без механизмов господдержки типа универсальной мобильной услуги вряд ли удастся обойтись. К тому же тогда государство должно определиться, какую минимальную скорость оно гарантирует. В Японии, например, к 2015 году это будет 1 Гбит/с. А у нас? К тому же диапазон 1800 МГц не резиновый: если все операторы, присутствующие там, начнут зарабатывать на услугах LTE, качество голоса начнет падать. И вопрос дефицита частот встанет с новой силой.

Как говорится, за провозглашение правильных принципов — спасибо, но слова должны подкрепляться делом. А дело пока идет только у четверых — «Скартела» и «большой тройки». Какая уж тут конкуренция...

Мозг Кремля

/ Политика и экономика / Спецпроект

Георгий Сатаров — об агитационных аэростатах, сожженных листовках и спецфужере для президента, о том, сколько коробок из-под ксерокса было на самом деле, почему гармошка лучше твиста, а также о том, кого Борис Ельцин величал «мой мозг»

В советское время все знали профессию «технолог», но слыхом не слыхивали о политтехнологах. В начале 90-х профессиональные аналитики и настройщики массового сознания оказались востребованы и в России. Одним из пионеров политического консультирования Кремля стал Георгий Сатаров.

— Георгий Александрович, давайте начнем с самого приятного эпизода вашей кремлевской жизни. Каким он был?

— Я еще не помощник, но состою в президентском совете. Проходит первый визит Билла Клинтона в Москву. Прием в Большом Кремлевском дворце, куда и нас пригласили — яйцеголовых из президентского совета. Мы шли в самом конце, кучкой, робко так по лестнице. Поднимаемся, наверху стоят два президента с женами. Ельцин нас увидел и сказал Клинтону: «А вон идет мой мозг!» Как же это было приятно!

— Как вы вообще пришли в политику? Занимались тихо себе информатикой…

— Через нее-то и угораздило. По образованию я математик. И во время эпохи диалектического материализма занимался применением математики в разного рода чуждых для нее сферах, как то: история, политология, психология, социология, педагогика. Причем если говорить о политологии, то, понятное дело, для внутреннего потребления в Советском Союзе не было этой дисциплины. Если и была политология, то ею занимались люди, изучающие политику за пределами СССР. Мой завкафедрой в Московском педагогическом институте свел меня с молодым человеком, которого звали Сережа Станкевич. Он занимался американским сенатом и хотел применять математические методы для анализа расстановки сил в нем. Мы со Станкевичем составили тандем, который получал довольно хорошие результаты. По крайней мере до сих пор наши наработки преподают социологам.

А потом наступили бурные времена, появилась публичная политика и внутри России. В 1989 году она уже проявилась вовсю в форме борьбы за власть. И возникла идея, что тот опыт, который мы накопили за 10 предшествующих лет, изучая другие страны, можно использовать и у нас. У Сережи и у меня родился проект создания нашего исследовательского центра «ИНДЕМ» («Информатика для демократии»). В 1990 году он был зарегистрирован, и мы начали работать. Стали изучать нашу текущую политику. Больше всего она концентрировалась в законодательных органах — на съездах союзных и республиканских народных депутатов.

— Кремль не трогали?

— Тогдашний Кремль был неинтересным. Ну да, кулуары, аппаратные правила еще действовавшей КПСС... А депутатские съезды — это публично, открыто, понятно. И если что-то в стране менялось, то изменения шли оттуда. Мы начали публично представлять результаты наших исследований, что вызвало довольно интенсивный интерес и в прессе, и на телевидении. Появилась программа «Итоги» на НТВ, которую придумал Юрий Батурин и реализовал Евгений Киселев. Юрий Михайлович долгое время был его закулисным научным консультантом. Они начали приглашать экспертов, и я попал в число приглашенных.

Дальше идут бурные события 1991 года. Мы, конечно, участвовали в них.

— В массовке?

— Нет, почему же. Участвовали как исследовательский центр. Могу привести пример. Мы очень активно сотрудничали с Верховным Советом РСФСР, и в начале июля 1991 года к нам приходят несколько крепких молодых людей в штатском из Верховного Совета: «Мы из комитета по безопасности, у нас есть просьба: не могли бы вы изучить возможность военного переворота, его шансы, последствия и т. д.». А почему бы и не изучить? Давайте попробуем. Недели через две мозговых штурмов мы выдали им следующий результат: переворот не имеет шансов на успех. И поскольку с той стороны, которая может замыслить силовой сценарий, есть люди не менее умные, чем мы, и примерно так же оценят шансы, скорее всего, такого переворота не будет. Но мы ошиблись.