Валентин Степанков - Кремлевский заговор

Но известия от них поначалу поступили не слишком утешительные. Они позвонили и сказали, что в квартире, где предположительно укрылся Стародубцев, к двери никто не подходит, полная тишина. После истории с Пуго нервы у всех были на пределе. И неудивительно, что у ребят из службы наружного наблюдения российского КГБ появилось даже намерение взломать дверь. Но мы им разрешения на это не дали. Ломать — дело нехитрое. Однако как это будет расценено хозяином квартиры? Он-то перед законом ни в чем не виноват. К тому же никто тогда не гарантировал стопроцентную достоверность сведений о том, что именно в этой квартире укрылся Стародубцев. Поэтому мы посоветовали группе задержания запастись терпением и выдержкой.

Прошло время, и немалое, прежде чем они снова позвонили. Беседуем — говорят — с Василием Александровичем через дверь. Правда, смысла в этих беседах мало. Мы ему: «Как дела?» Он нам: «А у вас как?» У него большие сомнения насчет российского правосудия, он опасается предвзятости…

В общем нашим людям действительно пришлось проявить массу терпения, прежде чем Василий Александрович согласился отправиться с ними в прокуратуру. Его привезли уже часам к пяти или шести вечера. Естественно, нас заинтересовало, что же он делал в чужой квартире так долго, не отзываясь на звонки в дверь. Оказалось, что все это время Стародубцев работал над чем-то вроде проекта Указа о сельском хозяйстве. В доказательство он представил нам рукопись на трех страницах и сказал, что если Горбачев подпишет этот Указ, то наше сельское хозяйство очень быстро станет на ноги. Кроме такой вот «государственной бумаги», он еще составил то ли прошение, то ли заявление о том, чтобы его судьбу решала прокуратура Союза. Но против беседы с нашим следователем он не возражал, согласился отвечать на его вопросы без адвоката.

А часа за полтора до того, как Стародубцев, под привычным для него, героя многих документальных фильмов, взглядом телекамеры начал давать предварительные показания, в прокуратуру был доставлен Валентин Сергеевич Павлов. Вел он себя очень спокойно, даже не без достоинства. Мы поинтересовались его самочувствием. Он ответил, что сейчас здоровье у него более-менее хорошее, а вот 20 и 21 августа он был настолько болен, что не мог принимать никакого участия в деятельности ГКЧП. Мы, конечно, спросили, отчего он столь внезапно прихворнул. Валентин Сергеевич пояснил, что в ночь на 19 августа на совещании членов ГКЧП в кабинете Янаева подавали кофе с добавлением виски и этот напиток подействовал на него так плохо, что он вынужден был прилечь на диван, а утром его отвезли на дачу, где он почти безотлучно и находился до сей поры.

Валентин Сергеевич был не против беседы со следователем. Правда, их общение мало походило на беседу. Валентин Павлович превратил ее в свой довольно продолжительный монолог, но ему не препятствовали: пусть человек, что называется, выговорится. Потом он в соответствии с законом просматривал видеозапись своих показаний, что-то в них корректировал. И время уже близилось к полуночи, когда в кабинете Генерального прокурора России Павлову и Стародубцеву были предъявлены постановления об их аресте. Так закончился день 23 августа.

Бакланова нам арестовывать не пришлось. В ночь на 24 августа его, а также Шенина, Болдана и Плеханова арестовала союзная прокуратура. Нельзя сказать, что это стало для нас полной неожиданностью. Объявив о возбуждении дела, добившись от Верховного Совета СССР согласия на привлечение к ответственности депутатов, причастных к заговору, Трубин должен был предпринять дальнейшие решительные действия.

Но после этих ночных арестов ситуация сложилась мягко говоря странная. У нас под стражей шестеро, у них — четверо. Предмет расследования и доказывания один, но прокуратур две, и дело таким образом приобретает как бы два ствола, два направления. Этот следственно-процессуальный парадокс не мог, конечно же, устроить ни одну из сторон. Вопрос о руководстве делом следовало решать незамедлительно.

Мы в своем праве на главную роль не сомневались, но знали, что Трубин так просто нам ее не уступит. Его надо было убеждать и аргументы при этом использовать веские. А потому мы решили хорошенько подготовиться к разговору с ним, все обдумать заранее. В результате к утру следующего дня, 25 августа, у нас сложилась достаточно стройная, на наш взгляд, система доказательств.

Было воскресенье, но Генеральный прокурор СССР, как мы и предполагали, оказался на месте. Ему тоже в эти горячие денечки забот хватало. Однако он был не против встречи с нами, поскольку понимал, что откладывать ее не имеет смысла. Мы сразу же приступили к сути и изложили ему свои аргументы. Вкратце они сводились к следующему.

Прокуратура Союза осуществляла надзор за деятельностью МВД, КГБ, кабинета министров и через Главную военную прокуратуру в какой-то степени контролировала военные ведомства. Генеральный прокурор, по долгу службы присутствуя на координационных совещаниях, общался с руководителями этих структур, теми же Пуго, Крючковым, Язовым, и не всегда же это общение носило только официальный характер, были ведь и какие-то разговоры, скажем, за чашкой чая… Стало быть, возникали, ну, просто не могли не возникать какие-то личностные отношения. Сейчас они могут стать серьезным поводом для общественного недоверия. И если, предположим, возникнет необходимость прекратить дело в отношении кого-нибудь, то будь это решение сколь угодно справедливым и законным, в нем все-равно усмотрят необъективность: вот, мол, Генеральный прокурор сначала недоглядел за своими поднадзорными, а теперь, когда они так крупно проштрафились, он же руководит расследованием и решает, кого надо привлекать к ответственности, а кого — не надо.

Довольно уязвима позиция прокуратуры Союза и в отношениях с оперативными структурами: уголовным розыском, Управлением по борьбе с организованной преступностью, службой ОБХСС и т. д. Без их помощи расследовать дело невозможно, но поскольку они принадлежат МВД и КГБ Союза, безраздельно доверять им не приходится. А республиканские, краевые, областные правоохранительные органы союзной прокуратуре помогать не будут, потому что в дни путча получали от нее шифротелеграммы с предписаниями поддерживать ГКЧП и осуществлять надзор за неукоснительным выполнением всех его Указов относительно чрезвычайного положения.

А что скажут москвичи, которые собственными глазами видели, что прокуратуру Союза охраняли БТРы, что все подступы к ней были заняты вооруженными до зубов десантниками, в то время, как у дверей российской прокуратуры, оставшейся верной России и ее законному президенту, никакой охраны, кроме единственного милиционера, который и в обычные дни там стоит, не было?