Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6367 ( № 15 2012)

В другом - дата увольнения неправильно указана. Номер приказа есть, а даты нет! В третьем - наоборот: дата есть, а номера приказа нет.

А в середине книжки обнаружилась беда: распад СССР и смена политического строя в России. Предприятия и организации мёрли тогда, как мухи, и некоторые из них оставили след в моей трудовой книжке, но следы эти не всегда соответствовали жёстким требованиям ПФ. Например, в Воронеже существовал филиал Волгоградской пусконаладки, и я вместе с бригадой друзей-инженеров с "Процессора" два года работал там. За что теперь и поплатился: надо уточнять графические и организационные следы её в моей трудовой книжке. Обращаться в Волгоград, исследовать архивы и доказывать, что я честно в этой конторе трудился, отчисляя все необходимые проценты государству.

И вообще: надо искать умершие места прежних работ по городам и весям, проводить экспертизы печатей, в которых хоть одно слово не читается, добывать справки и т.д.

Короче. Я вошёл в это благородное учреждение на две буквы упругим и энергичным, а вышел старым и немощным. Было ясно: оправдаться перед своим государством, что я не тунеядец и не пытаюсь его надуть, мне не удастся.

Ладно, я - журналист, умеющий работать с информацией, а каково простым работягам? Где они будут искать свои работы и колхозы? В каких архивах найдут справки о своих зарплатах?

На горестный мой рассказ приятель сказал: говорят, что в связи с кризисом и нарастающим дефицитом своего бюджета ПФ получил негласное указание "ловить мышат, давить лягушат, ежей душить, петухов потрошить"; так что не парься - все там будем.

И я решил: да подавись ты, ПФ, моей пенсией! Обходились мы без детских пособий, без субсидий на хамскую квартплату, без вообще какой-либо поддержки государства - обойдёмся и теперь без пенсии. Хотя политики самозабвенно твердят с трибун о том, что государство наше - социальное!

В те дни, когда занесло меня в Пенсионный фонд, сам президент России строго сообщил с экрана, что служащие государственных учреждений не имеют права требовать от граждан справки с информацией, которая есть в других госучреждениях. Но я понимал, что обращается он не к гражданам, а к электорату и для тех самых служащих гневные его указания совершенно необязательны.

Всем было некогда

ГРИМАСЫ ЖИЗНИ

Вы не гуляли по улицам Мюнхена? Если случится, обратите внимание на расстояние между стоящими машинами. Буквально сантиметры! Я, увидев, не мог понять: как же они выезжать будут? А ничего, выезжают. И никого не задевают. Оказывается, в тамошних машинах есть парковочная электронная система, которая позволяет не задевать соседей. Плюс взаимная вежливость и немецкий порядок: здесь мало кто рискует нарушать ПДД, и паркуются там, где положено.

А тут случилось мне ехать в автомобиле по Москве. С Пушкинской я повернул на Кольцевую в три часа дня. Это был ещё не час пик, но там уже стояла пробка. Плотное стадо машин жаждало движения, но регулярно вставало замертво. Солнце запекало их в духовке выхлопных газов, и со всех сторон я видел усталые хмурые лица.

До Заставы я трижды попал в аварийные ситуации; сначала джип без всяких сигналов вывернул справа в мой ряд, и я едва успел ударить по тормозам, через полчаса какой-то нахал буквально в сантиметрах влез передо мной со второстепенной дороги. А ещё потом прямо перед моим носом лихо развернулась через две сплошные спортивная тачка, набитая молодёжью и громким, качественным звуком попсовой пошлятины. Всем было некогда, и каждый был важнее остальных. Злая аура покрывала меня липким слоем, и я уже физически чувствовал, как приобщаюсь к большинству в потоке антилоп гну, сметающем всё живое на своём пути.

Я старательно искал в душе любовь к ближнему и смирение, но ближе к дому вдруг рявкнул: "урод!" и был близок к тому, чтоб вслух обматерить женщину, которая пёрлась по дороге на красный с детской коляской!

Закрыв машину на стоянке, я вдруг подумал: что это было? Стыдно-то как, Господи[?] Всё просто: мысль первична. Мы стали злыми от несправедливости и неудач, и аура наша идёт вразнос, привлекая беду.

Неужели нет выхода из этого тупика?

Олег ГЛАДЫШЕВ

Дух эпохи

КНИЖНЫЙ

РЯД

Светлана Степанова. Всё начинается с детства. Кострома, 30-е годы и далее. - Кострома, 2011. - 80 с.: ил. - 500 экз.

Книгу автор заканчивает фразой: "Вот такими получились мои воспоминания о моём счастливом детстве, юности и многом другом". Непостижимо! Журналистка, поэтесса, актриса-любительница Светлана Степанова родилась в 1921 году в глубинке, в простой, отнюдь не состоятельной семье, была студенткой, когда грянула Великая Отечественная, работать начала в 1942-м. Она пережила бедность и бытовые неустройства, не понаслышке знала, что такое произвол и несправедливость. Но таков нравственный потенциал нашего народа и автора как его частицы, что пишет она о своих счастливых молодых годах.

Конечно, в книге особый интерес представляют страницы, посвящённые встречам со "знатными" родственниками автора - художницей Варварой Степановой и её мужем - знаменитым фотографом Александром Родченко. Довелось ей увидеться и с женщиной фантастической судьбы - курьершей журнала "СССР на стройке" Милочкой, ставшей впоследствии литературным секретарём Алексея Толстого и его женой[?]

А главное - точное описание примет времени, конкретики, без которой не ощутить дух эпохи. Например, рассказывая об одном из актёров Костромского театра, Светлана Степанова попутно замечает: "Он был женат на красивой кассирше театра Лидочке. Половина их дома принадлежала её родителям, в своё время приехавшим из деревни. Надо понимать, что они там были зажиточными людьми, а когда началось раскулачивание, многие, бросив в деревне свои дома, кинулись в город. Они покупали домики у обывателей, устраивались работать, а во дворе заводили своё хозяйство: свиней, кур, коров. Так и у жены актёра была во дворе корова, которая и кормила их в голодные годы".

Или история о том, как женщине - секретарю парткома Ленинградского трамвайного парка сердобольные кондукторши принесли мебель, где-то, видимо, украденную, - бери, мол, бери, а то у тебя комната совсем пустая. В числе прочего принесли стул красного дерева с кожаным сиденьем. Он ей так по[?]нравился, что она возила его по всем городам, где ей довелось жить и работать. А потом, побывав на экскурсии в Ленинграде, в домике Петра I, женщина поняла, что "её" стул украден оттуда, - и вернула его в музей. Разумеется, безвозмездно. На мой взгляд, история поинтереснее, чем у Ильфа и Петрова.