Николай Устрялов - Германия. В круговороте фашистской свастики

За Гитлера — массы, молодежь, логика сердца, аффективная, мистическая логика миллионов. За Папена — элита все еще ведущего слоя, тяжесть традиций, сноровка власти, кадры военной организации. При таких условиях соперничество друзей-противников правящей коалиции приобретает, можно сказать, исторический размах. Излишне прибавлять, что в игру оказываются втянутыми интересы решающих общественных классов и групп.

«Мы полностью отдаем себе отчет в том, что главные трудности только начинаются, — писала националистическая пресса после выборов 5 марта. — На почве обучения Гитлера государственному искусству возможны еще крупные осложнения». Да, это верно: трудности только начинаются.

Министр рейхсвера ген. фон Бломберг и главнокомандующий ген. фон Гаммерштейн произвели ряд смотров различным гарнизонам и говорили высокополитические речи. Лейтмотивом всех этих речей было напоминание, что германская армия служит не какой-либо партии и классу, а всему народу. Только рейхсвер имеет право носить оружие и умеет им пользоваться. Так оно будет и дальше, ибо от этого зависит спасение отечества. Все усилия военных верхов направлены к тому, чтобы не допускать свастику в казармы. Усилия гитлеровцев вдохновляются противоположною целью: завоевать рейхсвер.

Также и руководители Стального Шлема стремятся на первых порах сохранить независимость своей организации, иначе говоря, ориентировать ее и не на Гитлера, а на Гинденбурга. Это раздражает расистов и сверху донизу обостряет раскол национального фронта. Атмосфера накаляется, и в конце марта в Брауншвейге происходит открытое столкновение между отрядами Стального Шлема и гитлеровскими штурмовиками. Последние, объявив, что местное отделение Стального Шлема наводнено марксистами и демократами, пытались его разгромить; много штальхельмовцев было арестовано. Дело дошло до Берлина, и инцидент уладили. Но действительного примирения не состоялось, двойственность национального фронта обнажалась все с большею яркостью.

Зельдте, вождь Штальхельма и министр труда имперского правительства, раздраженный агрессивностью фашистов, поспешил публично заявить, что он вошел в правительство не в качестве члена какой-либо партии, а в качестве руководителя Стального Шлема и что последний будет бдительно охранять коалицию. «Стоящие перед правительством задачи, — прибавил он, — не могут быть разрешены одним человеком, или одной партией, или одним союзом самостоятельно». Необходима сплоченность «на базе верных и товарищеских взаимоотношений, равноправного и равноценного сотрудничества». Национальный фронт есть «исторический союз под руководством Гинденбурга».

Однако прошел месяц, и положение изменилось. Гитлер продолжал наступать по всему внутреннему политическому фронту. Расистские настроения разливались все шире. В конце апреля между канцлером и Зельдте состоялось соглашение, по которому Стальной Шлем формально признал Гитлера своим вождем. Еще сохраняется, правда, известная автономия организации, но уже в пределах общей системы фашизма. Зельдте входит в национал-социалистическую партию и назначается помощником Гитлера по командованию Штальхельмом, в то время как Рем получает аналогичное назначение по линии штурмовых отрядов. Члены Стального Шлема добавляют к своей эмблеме свастику, а расистские штурмовики — черно-бело-красную кокарду. «Я и основанный мною союз Стальной Шлем, — заявил в радиоречи Зельдте, — подчиняемся в качестве сплоченной организации фронтовых солдат вождю Адольфу Гитлеру. Тех из моих старых товарищей, которые не в состоянии следовать за мною на этом пути, я освобождаю от их присяги». Дюстерберг, второй руководитель Штальхельма, бывший на президентских выборах 1932 года кандидатом партии националистов, горячо отстаивал самостоятельность союза, противодействовал соглашению, и вынужден был покинуть свою должность. Гинденбург демонстративно прислал ему теплое прощальное письмо. Вместе с ним ушел ряд видных деятелей союза. Националисты потребовали, чтобы Зельдте, прошедший в рейхстаг по их списку, отказался от депутатского мандата: его «измена» их приводила в бешенство. Но их требование было отклонено.

Можно предполагать, что рискованной игрой в компромисс Зельдте рассчитывал спасти внутреннюю целостность своей организации и одновременно способствовать укрощению расизма «извнутри». Сомнительный расчет и опасный опыт: слишком много преимуществ на стороне контрпартнера по игре! И слишком ясна сама его игра, его цель, по природе своей чуждая компромиссу: через ворота коалиции — к однопартийному государству национал-социалистической диктатуры.

Идеи ревнивы, «мировоззрения провозглашают свою непогрешимость» («Mein Kampf»). Гитлеру не может не быть тесно в одной политической берлоге с Гугенбергом. В апреле перед националистами явственно воздвиглась дилемма: подчиниться или уйти. Но есть и третий выход: бороться. Гугенберг не хочет сдаваться без борьбы; недаром он издавна слыл человеком активным и настойчивым.

Фашизм наступает. Среди националистов слышны голоса, что этого не следует бояться. Часть плутократии уверена, что так или иначе Гитлер будет работать на нее: ужился же Муссолини с итальянской буржуазией. Но другая ее часть — в особенности аграрии — не хочет отказываться от непосредственного руководства хозяйственной политикой государства и непосредственного участия в руководстве общей его политикой. Одни готовы, подобно Зельдте, влиться в общий национал-социалистический поток, дабы окрасить его в свои цвета; так, брауншвейгская организация националистов перешла in corpore к национал-социалистам. Другие, напротив, настаивают на организационной самостоятельности национальной партии, на ее верности самой себе: Германия не Италия и Гитлер не Муссолини. Во всяком случае, за Гитлером нужен властный глаз. В игре — нешуточные интересы и немалые ценности. Самое лучшее было бы — восстановить монархию: она-то уже обуздает диктатора черной кости. Но, увы, — последний это понимает не хуже других. И, разумеется, не случайно его заявление в правительственной декларации 23 марта, что «при наличных обстоятельствах вопрос реставрации монархии национальное правительство не считает подлежащим обсуждению».

Положение резко обострилось в конце апреля, когда Геринг, в качестве прусского премьера, стал формировать свой кабинет. Хозяйственные портфели в этом кабинете он решил предоставить двум национал-социалистам, что вызвало энергичный протест со стороны Гугенберга, считающего себя по коалиционному договору экономическим диктатором Германии. В связи с этой размолвкой открылся общий вопрос о судьбах коалиции. Расистская пресса стала поговаривать о пересмотре состава правительства, о замене тех его членов, которые «больше не отвечают идее немецкого социализма». Националисты немедленно откликнулись. Гугенберг решительно заявил, что его партия требует полного равенства с гитлеровцами в борьбе за будущее Германии. Он подчеркнул при этом, что чрезвычайные полномочия были вручены рейхстагом правительству именно данного состава, правительству коалиции; с изменением состава кабинета отпали бы и полномочия. И, наконец, он в категорической форме осудил самовольные перемены в хозяйственных объединениях и публичных учреждениях, вмешательство неуполномоченных лиц в деятельность хозяйственных организаций, самоуправство и экспериментаторство в хозяйстве. Его выступление было откровенно заострено против национал-социалистов. По общему мнению, оно получило предварительную санкцию Гинденбурга.