Газета Завтра Газета - Газета Завтра 418 (49 2001)

Нет, не случайно гораздо позже появится столь значимый Пушкинский венок Светланы Сырневой. Сия Капитанская дочка из Вятки глубоко восприняла "тайную свободу", единственно верно объяснив ее для себя "тайной любовью".

Однако же, как известно, нет ничего тайного, что не стало бы явным. И в моменты таких откровенных истин Сырнева никогда не кокетничает, как это часто случается в женской поэзии, где очевидно желание показать как краешек кружевной оборки — краешек некоего знания, которое на поверку окажется совсем недорогого стоит. Большой поэт уж если знает что-то наперед, то непременно точно знает. Так, например, случилось с Виктором Верстаковым — рыцарем русско-афганской трагедии: "Вы слышите, как мы поем там, в цинковых гробах? Ты видишь ли, как мы идем? — мы не свернем, Аллах! И все-таки — Аллах акбар, Аллах акбар, друзья!" Случилось 20 лет назад. И как отозвалось сегодня!

А вот у Сырневой: "Кто обманом, злом, кто честным трудом полагает жить, отведя беду. Но случится час — и сгорит твой дом, и повалит смерч дерева в саду. И своей судьбы ни один народ не предрек еще, да и как предречь: мировых стихий самовластный ход в недоступной нам вышине течет".

Явным становится и то, что имея не храним, а, потерявши, плачем. И об этом неподражаемо ясно, горько и светло рассуждает Светлана Сырнева: "Корка хлеба ржаного, стакан молока…и от этой ничтожности сытость была, словно чья-то незримая нами рука клала что-то еще на пустыню стола".

Однако же — во-вторых, есть такое тайное, что никогда не станет явным. Так "Песнь о сохранившем знамя" стала уникальной в русской поэзии историей о мужественном несении креста тайного знания: "А воронов стая кружилась все ниже, и гибнущий полк его выслал из боя: ему приказали укрыться и выжить — доверили знамя спасти полковое… Оброс, одичал он, питался червями, и речи живой, и рассудка лишился. И он позабыл, для чего ему знамя, и как над дитятей над ним копошился…"

Несомненно, что тема сохранившего знамя аукнется и откликнется в позднем стихотворении Сырневой о Кольке Куликове: "Без обеда работает Колька, без подмены трубит Куликов!" Этот Колька Куликов, один из праправнуков "доброй подружки" Арины Родионовны", тоже вынес из боя свое знамя — последний колхозный комбайн. И как над "дитятей" копошится над ним вдалеке от ополоумевших витий, не помнящих родства.

В ранней своей "Песни о сохранившем знамя" Сырнева почти беспристрастно восклицает: "О, жизнь, для кого ты!" (И здесь нет знака вопроса, а именно восклицательный знак — ибо она знает.— Л.Б.) По степи закатной закованным всадником ты пролетаешь и дышишь одной лишь суровостью ратной, и, людям не внемля, лишь мифы питаешь". В "Поле Куликовом" она уже пытается найти некое умиротворение для родной непосвященной, неотягощенной знаниями, а только исполненной драгоценной чистоты души — умиротворение и надежду: "Спи под сводами древнего шума. Здесь не сможет никто помешать. И не думай, вовеки не думай…"

В этой мудрости так много печали, что подлинная доктрина Сырневой, которую справедливее и гуманнее было бы назвать кодексом чести, заключается в том, чтобы уберечь читателя от этого тяжкого груза, вооружив его простым и одновременно магическим воинственным зовом. Кличем. Неподражаемым жестом не спешившейся русской Жанны д`Арк:

"И когда за богатством твоим из далеких нацелятся стран заградись буреломом глухим! Напусти над низиной туман. Ухни филином! Леших буди пень-колоду под ноги кидать! В ненасытную топь заведи, обвали перепревшую гать! То-то любо мне будет взглянуть, как непрочный провалится лед, как болотная меря и чудь стаю стрел на пришельца пошлет. Ибо та подступила черта, где законов уже не пиши, и заступится лишь простота за величие русской души."

Но как ни тяжела ноша тайного знания о будущем истории (ведь она тревожила даже Пушкина: "Не дай мне Бог сойти с ума"), Сырнева, подобно классическому русскому учителю, пишет вместе со своим оставленным народом "Прописи", определяя в них место заглавных букв.

Подобно сельскому лекарю, умеющему все — вплоть до повивальных хлопот, она врачует раны своих соотечественников. "Ибо та подступила черта…"

[guestbook _new_gstb]

1

2u="u605.54.spylog.com";d=document;nv=navigator;na=nv.appName;p=0;j="N"; d.cookie="b=b";c=0;bv=Math.round(parseFloat(nv.appVersion)*100); if (d.cookie) c=1;n=(na.substring(0,2)=="Mi")?0:1;rn=Math.random(); z="p="+p+"&rn="+rn+"[?]if (self!=top) {fr=1;} else {fr=0;} sl="1.0"; pl="";sl="1.1";j = (navigator.javaEnabled()?"Y":"N"); sl="1.2";s=screen;px=(n==0)?s.colorDepth:s.pixelDepth; z+="&wh="+s.width+'x'+s.height+"[?] sl="1.3" y="";y+=" "; y+="

"; y+=" 38"; d.write(y); if(!n) { d.write(" "+"!--"); } //--

39

zavtra@zavtra.ru 5

[cmsInclude /cms/Template/8e51w63o]

***

Детство грубого помола,

камыши, туман и реки,

сад, а в нем — родная школа,

вы остались в прошлом веке.

Счастье, вкус тоски сердечной,

платье легче водных лилий —

все исчезли вы навечно:

вы в прошедшем веке были.

То, на чем душа держалась,

из чего лепила соты —

в прошлом веке все осталось

без присмотра и заботы.

Кто там сжалится над вами,

кто на вас не будет злиться,

кто придет и в Божьем храме

будет там за вас молиться?

Ты своей судьбой не правил,

не берег себя вовеки.

Беззащитное оставил

за горою, в старом веке.

Вспомни, там мы рядом были,

значит, нас хулить, не славить.

На твоей простой могиле

ты велел креста не ставить.

Нет ни ада и ни рая,

ни копейки и ни цента

И тебе, земля сырая

Не пришлася равноценно.

Но сиял в мильон накала

новый век, алмазный лапоть.

Где тут плакать, я не знала,

да и ты просил не плакать.

***

Человек тридцати пяти лет,

проживавший похмельно и бедно,

потерялся в райцентре поэт —

просто сгинул бесследно.

А друзья его, сжав кулаки,

все шумели, доносы кропали:

дескать, парня убили враги,

а потом закопали.

Перерыты все свалки подряд,

перекопан пустырь у вокзала.

А жена собирала отряд

и в леса посылала.

Пить за здравие? За упокой?

Мужики не находят покоя:

Эх, талантище был, да какой,

он еще б написал не такое!

На поэтов во все времена

не веревка, так пуля готова.

Зазевался — придушит жена,

как Николу Рубцова.

Может, снятся им вещие сны,

может, ангел встает у порога:

"Ты поэт? Убегай от жены,

убегай, ради Бога!"

Так у нас глубоки небеса

и бездонные реки такие,

а вокруг — все леса и леса,

вологодские, костромские.

И земля не закружится вспять,

и где надо, лучи просочатся.

Можно долго бежать и бежать,

задыхаясь от счастья.

Посреди необъятной земли

вне известности и без печали

сбросить имя, чтоб век не нашли,

и пожить еще дали!

Он бежал, никого не спросив,

мир о нем никогда не услышит,

он исчез, и поэтому — жив,