Владимир Бобренев - Без срока давности

— Встать! — хрипло гаркнул Хилов, первым увидевший появившегося в дверях сияющего начальника. Однако лишь два-три подчиненных Могилевского повернули в его сторону головы. А Григорию Моисеевичу сейчас не терпелось выговориться, выдохнуть из себя переполнявший сердце восторг от только что состоявшейся беседы с наркомом и предстоящих перспектив лаборатории. На него нахлынул небывалый приступ торжественной приподнятости.

— Товарищ Могилевский, присаживайся и держи — твой тост! — С этими словами комендант НКВД Блохин — свой человек и постоянный гость всех застолий в лаборатории — придвинул опоздавшему почти полный стакан водки.

Но Григорий Моисеевич так и остался стоять, так как все стулья и табуретки были заняты, а пьяные подчиненные о соблюдении субординации или хотя бы хоть каком-то проявлении уважительности к начальнику и не вспомнили. Но это были мелочи по сравнению с ликовавшей душой начальника лаборатории. Глубоко вздохнув, Могилевский медленно поднял глаза на висевший почти под потолком большой портрет нового наркома и медленно выпил стакан с водкой до дна. Так же молча вытер губы рукавом новенького кителя, отшвырнул кем-то протянутый кусок колбасы с хлебом, предпочтя хрустящую луковицу, которую предварительно обмакнул в рассыпанную по столу соль. Спустя минуту его вдруг прорвало. И он заговорил с пафосом, словно заправский оратор:

— Уважаемые товарищи!

Но его никто не слушал. В комнате стоял разноголосый гул.

— Внимание! Прошу тишины, — смачно похрустывая луковицей, начальственно потребовал Могилевский и стал громко стучать днищем стакана по столу. Сосед справа придержал руку начальника, снова наполнив его до краев водкой.

— Давайте, товарищ Могилевский, говорите, — кивнул Блохин, единственный из присутствующих знавший, у кого только что был новый руководитель лаборатории.

— Вот вы сидите, пьете, жрете и не знаете о том, что случилось…

Сосед справа снова тронул его за рукав и кивнул на стакан. Могилевский молча опрокинул его и стал водить по столу глазами в поисках закуски. Ему сразу с нескольких сторон протянули на выбор: колбасу, хлеб, большой огурец. На этот раз Григорий Моисеевич предпочел последнее. Через минуту снова заговорил:

— А произошло событие поистине революционное. Ваше нынешнее скотство прекращается. Отныне объявляем бой пьянству и приступаем к настоящей науке. Так решил товарищ Берия.

При упоминании наркома голоса в одно мгновение стихли. Два десятка пьяных глаз непонимающе уставились на начальника лаборатории, стоявшего перед ними с пустым стаканом в руке. После первых его жутких и загадочных слов большинство почти протрезвело.

— Отравить крохотную мышь либо какую-то там ворону — замечу, действительно отвратительную и всегда презираемую мною тварь — дело нехитрое. Да и человека отправить на тот свет несложно, — продолжал Могилевский, развивая свою первоначальную мысль. — Этим ремеслом занимались с самых древнейших времен. И, как вы все наверняка знаете, люди в нем весьма преуспели. Впрочем, не меньшего достигло человечество и в науке распознавать отравления, определять яды, использованные для умерщвления жертв.

— Опять просвещать нас собираются. Нашел время лекцию читать, — пьяно прозвучал из-за чьей-то спины недовольный голос.

— Тихо ты, про товарища Берию говорят, — оборвал наглеца Хилов.

Могилевскому плеснули в стакан очередную порцию водки. Он отхлебнул пару глотков, уменьшив содержимое стакана наполовину, после чего возникла пауза. Оратор долго нюхал ломоть черного хлеба, держа его перед носом двумя вытянутыми пальцами. Оглядев с высоты почти двухметрового роста компанию, он продолжал:

— Да, может, и лекция. Но в нашем деле необходимая. Потому что отныне все сказанное мною сейчас будет иметь самое прямое отношение к нашей деятельности завтра и всегда.

— Это, начальник, уже интересно, — с ехидством вставил слово Муромцев, толкнув локтем сидевшего возле него Наумова.

— Возьмите, к примеру, дихлорид ртути, или, как его называют в обыденном обиходе, сулему, — не обращая внимания на реплики, снова заговорил «лектор». — Вы знаете, это белый, ничем не примечательный кристаллический порошок используют для дезинфекции камер почти во всех наших заведениях НКВД. Думаю, если кому-то из присутствующих приходилось бывать в помещениях после дезинфекции, ему навсегда запомнился металлический привкус во рту. В крохотных дозах неприятные ощущения тем и исчерпываются. Но если хотя бы одна десятая грамма дихлорида попадет в желудок, человека ждет неминуемая смерть.

— Ух ты, какие страсти, — ядовито усмехнулся совсем опьяневший Филимонов, которому уже не терпелось продолжить пьянку.

— Так вот, внутривенно смертельная доза вдвое меньше. Ничего не скажешь, эффект очевидный. Однако, стоит положить отравленного этим ядом человека на секционный стол и вскрыть его внутренние полости, даже начинающий патологоанатом распознает убийство. Кому это нужно? Все ухищрения, с помощью которых несчастного удалось заманить в ловушку и накормить отравой, пойдут, прямо скажем, коту под хвост. Ясно же, что отравлениям сулемой присущи дистрофические изменения печени, сердечной мышцы, губы и слизистая рта набухают, становятся серыми, а в толстой кишке образуется язвенный колит, отчего испражнения перемешиваются с кровью.

— Ну и открытие! Может, хватит нас просвещать, коллега? Не пора ли еще немного выпить? — попытался вернуть ход застолья в прежнее русло Щигалев.

— Тихо-тихо, правильно говорит, — оборвал его Осинкин. — Разве не слышал? Григорий Моисеевич только что от товарища Берии.

— Вот именно, — продолжал излагать свою теорию начальник лаборатории. — Но это только часть из того набора признаков отравления, что откроется в морге вашему взору.

— Фу, какая мерзость, — сплюнул Блохин. — Ну и работенка у вас, товарищи, должен я сказать…

— Теперь ответьте мне, разве может за день-два на здорового тридцати-сорокалетнего мужика свалиться сразу столько болезней с такой ужасной патологией? Даже не эксперт, а самый заурядный фельдшер с начальным санитарным образованием из захудалой деревенской лечебницы и тот скажет, что несчастного отравили. Ну а вычислить злодея-отравителя для опытного сыщика проблемы особой не составит.

— И что из этого следует?

В глазах слушающей братии уже проявлялся неподдельный интерес. И особенно восторженный взгляд был у ассистента Ефима Хилова. Он весь был внимание.

Коллеги по работе знали, что Хилов в лаборатории с самого начала ее существования. Когда арестовали первого ее руководителя, многие предполагали, что такая же незавидная участь ожидает и ассистента. Ефим больше всех был предан каждому начальнику, и те ему полностью доверяли, посвящая в свои дела, планы и замыслы. И потому Хилов всегда был в курсе всех дел лаборатории. С особым энтузиазмом он участвовал в экспериментах в «резервации», как называли между собой сотрудники лаборатории обособленные от остального окружающего мира помещения в Кучине. Там испытывались яды. Коллеги просто поражались, с каким неподдельным удовольствием наблюдал он, как корчатся в предсмертных конвульсиях бедные отравленные твари. Хилов мог сутками напролет колдовать над различными комбинациями ядов, а потом испытывать их действие на животных. Каждая очередная его удача в отравлении приводила его буквально в восторг.