Николай Клёнов - Несостоявшиеся столицы Руси: Новгород. Тверь. Смоленск. Москва

Все вместе это привело Московскую Русь к периоду весьма холодных русско-европейских отношений. Как видим, по той же дороге, скорее всего, пошла бы и Тверская, и Новгородская Русь. Разве что более мирное развитие отношений с Великим княжеством Литовским и Польшей могло бы потенциально снизить накал ягеллонской пропаганды что против Новгородского государства, что против Великой Твери, что против Москвы Ивана Молодого и Дмитрия Ивановича.

Думаю, все внимательные читатели к этой главе уже заметили, что для меня любимейшей (хотя и не обязательно лучшей) эпохой в отечественной истории являются XIV–XVII вв., время Великого княжества Тверского, Великого княжества Московского и Московского Царства. Такие предпочтения, мягко скажем, не слишком распространены. Кто-то считает лучшим временем советский период нашей истории, кто-то — петербургский, кто-то любит домонгольскую княжью Русь, кто-то покорен «легендарным» догосударственным временем, кто-то считает мерзостью и пакостью все государства, все общества, существовавшие на наших землях.

Моих же единомышленников в этом вопросе можно пересчитать по пальцам, и такое отношение к эпохе Тверской и Московской Руси можно понять.

Да, XIV–XVII вв. не были славнейшей эпохой отечественной военной истории. На каждую яркую победу этого времени приходится хотя бы одно обидное, жестокое поражение. Были тогда Вожа, Непрядва, Ока, снова Ока, Угра, Казань, Ведроша, Гельмед, Смоленск, снова Казань, Полоцк, Молоди, Псков, Москва, Шепелевичи. Но были и Тростна, Москва, Белев, Суздаль, Орша, Улла, Москва, Венден, Полоцк, Кромы, Клушино, Смоленск, Чуднов.

Да, социальное и политическое устройство Великого княжества Московского и Московского Царства лично у меня не вызывает особого восторга.

Да, я не вижу в то тяжелое время в России и никакого особого «расцвета духовности».

Наконец, по такому критерию, как количество «русских людей» и качество их жизни, рассматриваемая эпоха была не лучшей в нашей истории.

Так что мифическая интегральная характеристика времени, складывающая из социальных и демографических показателей, культурных и военных успехов народа и государства, именно где-то между XIII и XVII вв. проходит через минимум.

И именно поэтому такая эпоха неизбежно должна была стать моей «любимицей». Уж очень прочно забита в мою голову простая мысль: сила, прикладываемая к «телу» в некоторый момент времени, определяет его УСКОРЕНИЕ в этот момент, то есть вторую производную по времени от упомянутой мифической интегральной характеристики. И следовательно, эпоха, когда «качество» нашей жизни прошло через минимум, а первая производная от этого «качества» поменяла знак, — это время наибольшего ускорения жизни, время наиболее продуктивного приложения к нашей истории «положительных» сил.

Действительно, семейное дело Рюриковичей со времен Владимира Святославича Святого медленно, но верно, поколение за поколением, теряло силу и драйв. Сначала Русь ушла с Черного моря, затем — из циркумпонтийского региона, оставив земли к югу от Днепровских порогов печенегам и куманам-половцам. Степняки, что во времена Святослава Старого драпали от Киева от одной лишь тени княжеской дружины, позже вошли во вкус и принялись ходить к русским столицам как на работу. Отступали Рюриковичи к XIII в. и на севере, отдав Прибалтику практически без боя. Отступали и на западе, где всерьез встал вопрос о переходе Галицкой земли в состав Венгерского королевства. Яркие лидеры, вроде Владимира Всеволодовича Мономаха, на время задерживали процесс деградации бывших «русских Славиний», но после их смерти кризис набирал новую силу.

Об общих причинах кризиса Средневековой Руси сказано много разумных слов. Но я бы здесь хотел еще раз сосредоточиться на одной, но ключевой проблеме. На проблеме противоречий между интересами государства, концентрированным выражением которого и являлся сакральный род облеченных властью потомков Рюрика, — и интересами конкретных земель и населяющих эти земли «людей».

Причем эта важнейшая проблема обычно как-то теряется на фоне рассуждений о бедах «феодальной раздробленности», о которой мы уже сказали немало теплых слов в первой главе: подлинной бедой стало не неизбежное формирование относительно самостоятельных и устойчивых земель, но формирование устойчивого порядка вещей, в котором князь некоторой земли бился не за её расширение, не за торговые интересы её «людей», а за своё продвижение на новые, более престижные и богатые столы. Иллюстрировать этот тезис можно практически бесконечно, и обсуждавшаяся Смоленская альтернатива дает достаточно примеров. А вот в Ростово-Суздальской земле в 1152 г., как раз во время активной войны «местного» князя Юрия Долгорукого на юге за родной Остерский городок, «приидоша болгаре по Волзе к Ярославлю и оступиша градок…» [ПСРЛ. Т. 24. С. 77], и чудом его не взяли. Князь занят борьбой за новые столы, тогда как в его земле хозяйничают страшные и ужасные булгары. По мне — яркая картина упадка княжьей Руси.

Этот порядок вещей привел Русь к катастрофе. И именно в XIV в. этот катастрофический порядок был, наконец, сломан. Литовские князья сформировали ядро своего полиэтничного государства и заключили союз хотя бы со своими элитами. Со времен Гедимина и его сына Ольгерда (первая половина XIV в.) Литва приступает к масштабной экспансии в интересах своих князей и своего общества, и противостоять таким объединенным усилиям князья и земли Руси не могут, да иногда и не хотят. В это же время на Северо-Востоке (в Твери, в Суздале, в Галиче, в Стародубе, в Москве) ряд Рюриковичей сообразил, что «дальше так жить нельзя», и также заключил союз с элитами своих княжеств. Символично, что именно с началом XIV столетия начинается эпопея московских «примыслов», верный признак того, что правители тогда еще не «белокаменной» и вполне «резиновой» оставили надежду найти себе новые почетные столы и принялись всячески укреплять имеющийся. На Северо-Востоке и Северо-Западе нужда привела к тому, что интересы и цели князей и «людей» в ключевых вопросах совпали. Как следствие с XIV в. появляются новые и новые земли, где живут потомки «людей» из «русских Славиний» (Великое княжество Литовское колонизует Подолию, Москва — Тулу, Мещеру, Пермскую землю). В XVI в. этот процесс приобретает лавинообразный характер.