Фритц Петерс - Детство с Гурджиевым

Леди нравилась мне; я, конечно, наслаждался, будучи ее временным "боссом" и должен был признать, что она красиво выглядела на газонах, была упорной и регулярно являлась для работы, даже хотя, казалось, не достигала там никаких видимых результатов. Также из всего, что я знал, она могла делать много полезной работы для своего "внутреннего существа". Я должен был признать, что она, очевидно, доказала свои слова, что действительные результаты - на земле, так сказать - не очень важны. Земля в Приэре была свидетельством тому - разбросанная в беспорядке, так как многие начатые проекты оставались незаконченными. Все работы по выкорчевыванию деревьев, разведению новых огородов и даже по строительству зданий, которые оставались незаконченными, свидетельствовали о том, что физические результаты не имеют значения.

Я был огорчен, когда наша работа на газонах подошла к концу, и остался доволен нашим с ней обществом, хотя и сомневался в пользе, которую она приобрела за эти несколько дней. Это дало мне несколько иную точку зрения на школу и ее цели. Когда я понял, что никакая работа, которую нужно было сделать, с простой точки зрения, никогда не считалась важной; что там была другая цель - вызвать трение между людьми, которые работали вместе, а также, возможно, другие менее ощутимые или видимые результаты - я также предположил, что действительное выполнение самой задачи имело, по крайней мере, какую-нибудь ценность. Большинство моих работ до того времени поддерживали этот взгляд: несомненно, имело значение, например, что цыплята и другие животные были накормлены, что тарелки, горшки и кастрюли на кухне были вымыты, что комната Гурджиева была хорошо убрана каждый день - с пользой или без пользы для моего "внутреннего я".

Каковы бы ни были мысли, которые были у меня обо всем этом и о леди она уехала через две недели и казалось чувствовала себя "неизменно обогащенной". Действительно ли это было так? Даже если ее посещение не дало ей ничего, оно усилило во мне необходимость переоценки Приэре и причин его существования.

34.

Моей следующей работой был ремонт крыши дома изучения. Конструкция крыши состояла просто из балок, помещенных таким способом, что они образовывали остроконечную крышу с расстоянием между верхушкой крыши и потолком в центре приблизительно восемь футов. Балки были на расстоянии одного ярда - вдоль и поперек - и были покрыты толем, начавшим протекать в различных местах. Работа оказалась возбуждающей и несколько опасной. Мы поднимались на крышу по лестницам, затем было необходимо идти, конечно, только по балкам. Было также необходимо нести с собой по лестницам рулоны толя и ведра или бадьи горячего гудрона. После нескольких дней прогулок по четырех или шестидюймовым балкам мы стали довольно искусными в этой работе и даже начали испытывать свое мастерство в беге по балкам с бадьей горячего гудрона, балансируя рулоном толя на плечах.

Определенно, наиболее смелым, искусным и безрассудно храбрым среди всех нас был один молодой американец, который находился в Приэре впервые и был не только очень энергичным парнем и большим любителем посоревноваться, но также думал что, все в Приэре было "собранием бессмыслицы".

Приблизительно через неделю он довел свою ловкость до такой степени, что никто из нас даже не пытался состязаться с ним. Даже тогда он оказался неспособным остановиться и перестать хвалиться и продолжал демонстрировать свое превосходство над всеми остальными. Его поведение начало раздражать и нервировать всех нас; мы не зашли так далеко, чтобы ожидать, что с ним может произойти несчастный случай - любой такой случай мог быть очень опасным, так как это была высокая крыша - но начали стремиться к чему-нибудь, что положило бы конец этой браваде.

Конец пришел скорее, чем мы ожидали, и гораздо резче. Позднее казалось неизбежным, что он, неся ведро кипящего гудрона, сделал неверный шаг на незакрепленный толь и провалился сквозь крышу. Единственным, что спасло его от очень серьезного повреждения было то, что он упал как раз над Маленьким балконом, так что в действительности он падал не больше пятнадцати футов. Однако то, что он не прекращал держать бадью с варом и не носил рубашку в это время, сделало его падение болезненным и опасным. Одна сторона его тела была целиком очень сильно обожжена и залита горячим гудроном.

Так как кипящий гудрон также стек вниз по его штанам, он почти не мог передвигаться, поэтому мы перенесли его в тень, в то время как кто-то побежал за Гурджиевым и доктором. Единственным использованным методом лечения было удаление гудрона с его тела бензином, что отняло более часа и было невообразимо болезненным. Молодой человек, по-видимому, имел огромное терпение и мужество, подчинившись этому тяжелому испытанию и не дрогнув, но, когда все было позади, и он был как следует забинтован, Гурджиев неистово отругал его за глупость. Тот защищался храбро, но без какого-либо чувства; спор обернулся в поток ругательств, направленных против Гурджиева и его нелепой школы, и все кончилось тем, что Гурджиев приказал американцу уехать, как только он достаточно поправится.

В то время, как я не мог помочь, но чувствовал большую симпатию к американцу, я чувствовал, что Гурджиев был полностью прав, хотя ругаться на молодого человека в такой момент казалось излишней жестокостью. Я был очень удивлен, когда на следующий день, когда я вернулся с работы вечером, Гурджиев неожиданно послал за мной и, непредсказуемо, как всегда, похвалил меня за хорошую работу на крыше и выдал мне большую сумму денег. Я сказал, что должен признать со всей честностью, что, так как я был единственным, работавшим на крыше человеком, который не был взрослым, я делал значительно меньшую работу, чем кто-либо еще, и не чувствую, что должен быть награжден.

Он подарил мне улыбку, настоял, чтобы я взял деньги, и сказал, что он награждает меня за то, что я не упал с крыши или, иначе говоря, за то, что я не повредил себя, работая на ней. Затем он сказал, что дает мне деньги при условии, что я придумаю что-нибудь, что можно сделать с ними для всех остальных детей - что-нибудь, что будет ценным для них всех. Я вышел от него, довольный всеми деньгами, которые были у меня в карманах, но чрезвычайно озадаченный тем, что бы я мог сделать с ними, что было бы ценным для всех других детей.

Обдумав проблему в течение двух дней, я, наконец, решил разделить деньги с ними, хотя не вполне равно. Я оставил большую часть для себя, так как был единственным, кто, какими бы странными ни были причины, "заслужил" их.

Гурджиев не стал ждать от меня ответа о том, что я сделал, а послал за мной, как будто был особо заинтересован, и спросил меня о деньгах. Когда я сказал ему, он рассердился. Он закричал на меня и сказал, что я не использовал своего воображения, что я не подумал об этом, и не сделал, в конце концов, ничего ценного для них; а также спросил, почему я выделил большую часть для себя.