Фритц Петерс - Детство с Гурджиевым

Я ответил довольно спокойно, что я пришел заключению, что ничто в Приэре не предсказуемо, и что он сам довольно часто давал мне понять, что вещи никогда не являются "тем, чем они кажутся". Я твердо продолжал, сказав, что только соревновался с ним. Дав мне эту, совершенно неожиданную и большую сумму денег, он, вместе с этим, поставил мне условие и создал тем самым проблему с их распределением. Так как я не смог придумать ничего "ценного", то все, что я смог сделать, это передать проблему дальше другим детям - я велел им, чтобы они сами сделали с этими деньгами что-нибудь ценное для себя. Что касается того, почему я оставил большую сумму себе, то я сказал, что чувствовал, что заслужил большую сумму, поскольку именно благодаря мне они получили возможность распорядиться этими деньгами с пользой для себя.

Хотя он слушал меня не прерывая, его гнев не ослаб, и он сказал, что я поступил подобно "важной персоне", и он чрезвычайно разочаровался во мне что я обманул его ожидания.

К моему собственному удивлению, я отстаивал свою позицию и сказал, что если я поступил подобно "важной персоне", то это было потому, что я имел много подобных примеров для подражания, и что, если он разочаровался во мне, то должен вспомнить, как говорил мне неоднократно, что каждый должен учиться никогда не разочаровываться в ком-либо, и что, снова, я только следовал его совету и примеру.

Хотя он ответил мне затем, что я, как обычно, "грешу против моего Бога", говоря ему так, он спросил меня, что я собираюсь сделать с деньгами, которые я оставил себе. Я ответил, что можно либо потратить деньги, либо сохранить их. Что, в настоящее время, я собираюсь сохранить их, так как я одет и накормлен, и мне нет нужды тратить их, но что потрачу их, когда буду в чем-нибудь нуждаться или захочу что-нибудь купить.

Он посмотрел на меня с отвращением, заметив, что то, что я сказал, указывает на то, что я имею обычную мораль среднего класса и совсем ничему не научился от него за время, которое был в Приэре. Я ответил, несколько горячо, что вполне сознаю эти возможности, а что касается учения, то, когда я смотрю вокруг на других студентов, я не уверен, что кто-нибудь из них научился чему-нибудь, - что, в действительности, я не уверен, что там есть что-нибудь, чему можно научиться.

Совершенно спокойный к этому времени, он сказал, что мне не удалось понять, что ценность Приэре не является очевидной, и что время покажет, узнал ли кто-нибудь что-нибудь будучи здесь. Затем, во второй раз, он сказал, что бесполезно продолжать разговаривать со мной, и добавил, что мне не надо будет продолжать работу на крыше дома изучения, и мне будет дана другая работа.

35.

Моя "другая работа" состояла из нескольких заданий: очистки различных площадей имения от крапивы, что должно было делаться без рукавиц; работы с другим человеком над сооружением каменного дома, который был частично построен когда-то, еще до того как я впервые был в Приэре, и никогда не достраивался до конца, и, к моему удивлению, помощи в переводе частей книги Гурджиева с предварительного французского варианта на английский.

После нескольких часов работы по вырыванию крапивы, я вскоре понял, что, осторожно выдергивая ее с корнями и не касаясь при этом стеблей или листьев, можно вырывать крапиву и не обжигаться при этом. Я также узнал, совершенно случайно, что ее можно использовать для приготовления превосходного супа. Во всяком случае, так как я еще размышлял о замечательной американской леди и ценности работы, вырывание крапивы казалось имело практическую ценность так же, как все, что могло быть сделано для моего "внутреннего существа", так как оно устраняет сорняки и дает возможность приготовить суп.

Что касается строительства дома, то я был убежден, что леди была несомненно права - в строительстве не было заметно видимого прогресса, поэтому я предполагал, что весь прогресс был "духовным". Я был помощником на этой работе, и мой "босс" решил, что первое, что мы должны сделать, это перенести огромную кучу камней, находившуюся приблизительно в пятидесяти футах от дома, на площадку перед ним. Единственным мыслимым способом сделать это, как он сообщил мне, было мне встать у кучи камней и бросать камни ему, а он будет бросать их затем в новую кучу около строения. Когда это будет сделано, мы сможем использовать эти камни для сооружения перегородок и стен внутри здания, так как внешние стены были сооружены три или четыре года назад. Меня предупредили, что в этом бросании камней должен быть определенный темп, который должен соблюдаться, чтобы сделать работу наименее утомительной, а также что, для сохранения надлежащего темпа, нам нужно подавать знак. Мы сумели подавать знаки и бросать камни только около двух часов, после чего моему компаньону и "боссу", отвлеченному чем-то, не удалось поймать камень, который я бросил в его направлении, - камень ударил его в висок, и он упал.

Я помог ему встать, а затем повел его, так как он нетвердо держался на ногах, в направлении главного здания, чтобы посоветоваться с доктором о действии этого удара. Гурджиев увидел нас сразу, так как он сидел перед террасой на одном из своих обычных мест, где он писал; услышав, что случилось и осмотрев пострадавшего, он сообщил, что опасности нет, но мы должны прекратить работу по этому строительству. Со слегка добродушной улыбкой в мой адрес он сказал мне, что для меня было по-видимому невозможным участвовать в любом виде работы, не причиняя беспокойства, и что я прирожденный нарушитель спокойствия. Вспомнив некоторые из моих прошлых опытов в Приэре, я принял это, если и не совсем за комплимент, то, по крайней мере, за похвалу.

Я был очарован, однако, работой над его книгой. Делать грубый предварительный перевод с французского варианта книги должен был англичанин, а моей работой было слушать его и вносить предложения относительно диалекта и американизмов, которые возможно ближе соответствовали бы французскому варианту, который я также должен был читать. Особая глава была на тему континента Африки и была связана, главным образом, с объяснениями происхождения обезьян.

То, что начало интересовать меня этим летом много больше, чем какое-либо из моих дневных заданий, были вечерние чтения частей книги Гурджиева, обычно на русском или французском, но иногда на английском - в зависимости от наличия законченных переводов - и комментариев Гурджиева относительно его целей и намерений. В самых простых выражениях он обычно уменьшал то, что было написано в главе, которая читалась в этот вечер (эти комментарии всегда следовали за чтениями), до краткого обзора или упрощения того, что он пытался передать в написанном.

На меня произвело особое впечатление его утверждение, что цель написания этой книги - разрушить навсегда привычные ценности и представления людей, которые мешают их пониманию действительности или жизни согласно "космическим законам". Затем он собирался написать дополнительные книги, которые должны подготовить почву, так сказать, для приобретения нового понимания и новых ценностей. Если, как я видел, существование Приэре имело ту же цель - разрушить существующие ценности, - тогда это было более понятным. Если, как Гурджиев часто говорил, мир был "вверх дном", тогда, возможно, была определенная ценность в том, что он по-видимому пытался дать в своей школе. Могло быть вполне правильным, как американская леди внушала мне, что каждый работал не для немедленного, очевидного результата в любой работе, которую он делал, а для развития собственного существа. Даже хотя я не был убежден, что Гурджиев имел все ответы к дилемме человеческой жизни как кто-то назвал ее - было возможно, что он, также как любой другой, мог иметь их. То, что он делал, было, по крайней мере, возбуждающим, раздражающим и, обычно, достаточно интересным, чтобы вызвать вопросы, сомнения и споры.