Софья Федорченко - Народ на войне

Царь, говорит, это дуб большой, ветвистый. Ветки те — министры да князья разные управляющие. Дуб-то свернете — обломятся и ветки, люди нужные да большие. А тот ему: с корнем дуб тот выкорчевать, ни желудя не оставить. Оплел корнями землю, последние соки тянул. А ветками солнца лишал. Ненадобен нам дуб такой и ветки его гибельные. Свое взрастим.

Как царевые хоромы

Развалилися,

По всему по свету громы

Раскатилися.

Как не жалко нам царя,

Никакого писаря,

Жалко времечко прожить,

На позициях тужить.

Вот бы знать, как у нас на деревне царя провожают. Занятная это штука — деревня. Где стена — там на царе ордена. А думаю: и туда толк дошел.

По сказкам хорошо было, а по правде-то, бывало, перетолкуем, и видать — не по деньгам нам царь.

Уж такой-то герой

Николай Второй,

А Керенский-депутат

Не велел в Питер пускать.

Богу маливалися,

На царя надеялись,

От них отвалилися,

По домам нацелились.

На верхах душеньки раззорливые. Эдаких без денежек для себя не позаведешь. Вот и проворовались.

Говорили, танцы царь любил. Да не сам плясал, а Распутина со знаменитой плясуньей польки танцевать заставлял и на них, на двоих, всю казну растратил.

Польская девица-артистка при царе в любовницах жила. Из-за нее царь-то и приказал Распутина убить, приревновал. А сам выехал, будто не его дело.

Под высокою под елью

Я построю царю келью,

Пусть нас не касается,

Во лесу спасается.

Длинноногий галаган [89] Индюк (обл).

Сорок девок залягал,

Николай наш Николаич [90] Великий князь, двоюродный дядя Николая II, в первую мировую войну был до него верховным главнокомандующим.

По престолу стосковал.

Эх вы, рожи, рожи, рожи,

Как стоит престол порожний,

А я здесь войну покончу,

На престол тот разом скочу.

Никуда ты, брат, не скочишь.

Не один войну-то кончишь,

Мы престол тот соблюдем,

Под курятник отведем.

Думаю я, теперь все цари облетят, словно лист сухой. И бури не надо, коль на них зима пришла.

Легкое дело — триста лет. Отсосали свое. Тут ничье дело. Сами пережрались до отвалу.

Жили-были царь с царицей. Всего у них через силу много. Соскучились с перебытков разных. «Подавай ты нам,— говорят,— во дворец царский сермяжного самого мужика со смердьими словами. А то князья-графы нам до некуда тошны стали». Вот и пришел Гришечка и так их царские утробы распотешил, что уж всего им для Гришечки того мало: «Гадь, Гришечка, на наши царские головы». Призавидовали тут графы и князи, Гришечку заманили и убили. А чудо было — царя с престола свалило.

Житие того Гришки Распутного:

Пропраздновал житие долгое,

Во скиту с толку сбился,

Во столице на трон царский забрался,

Не сам велик, не сам красив, не сам умен,

До царицы смел-доходчив,

До царя на язык удачлив,

Всякого обнесет и вынесет,

Денег — злата нагреб кучи,

Камней алмазных — горы,

Девок да баб — толпы.

Жил, пил, словно пес блудил,

Дожился-доблудился до последнего,

Дождался смерти необычливой,—

Как убита собака во княжьем дворце,

Как примята собака на высоком на крыльце,

За девичью порчу, за страдания,

За страну, за России поругание.

А спустили собаку в реку Неву,

Хоронили собаку не в саване,

А в бобровой во шубке во княжеской.

А на том на свете, не как-нибудь,

А сустрел его Вельзевул, князь обрыдливый,

Со всем со бесовским со воинством.

Как Распутина убили, многие из начальства добреть стали. Много их, сказывают, от того Гришки кормились, вот и обробели с сиротства.

У нас разно про того Распутина знали. Кто и за святого считал. Сказывали, будто один он правду царям говорил. За то будто и убили его вельможи.

Сказывали, от народа будто Распутин к царю приставлен был всю правду говорить. Не простой люд его извел.

Сперва-то он хорошо будто народу служил, да переманили его баре, золотом купили, и на баб обласел [91] От слова «ласый» — лакомый до чего-то. . Вот и продал он народ, хоть и наш был, серый человек.

Такая уж царям линия пришла, чтоб от сермяжного ёрника [92] Беспутного человека, мошенника. с престола свалиться.

Как Распутин Гришечка,

Хороший мальчишечка,

По скитам не старился,

С царем в баньке парился.

Гришка баньку истопил,

А сам в Мойку угодил,

А царь в баньке учадел,

Да делов не углядел,

Со престола царь слетел.

Разумных послушались,

Начальства ослушались,

Задудели тру-ру-ру

На веселую игру.

Думаю, под большую пушку питерские дела сделаны. Мы здесь уж как привычны, а и то под большую пушку со страха жизни не жаль. Верно, как прокатило над дворцом чемоданным громом — поползли вельможи на корячках, ключики порастеряли.

Трудно каменью катиться,

Трудно старому жениться,

Трудно барину трудиться,

Трудно воину мириться.

Задумали серые зайки волков скоротить. Всем лесом сбились, от тесноты страх потеряли, да и сшибли. А теперь, слыхать, и волки подымаются.

Забежал к нам зайка серенький, говорил: ребятушки, не труситесь вы по-зайчиному, приступите вы по-волчиному. Тут только человеками и станете.

Зайка забежал, такие слова сказывал: чего, говорит, вы, солдатушки, в чужих лесах зайцев тревожите, коли у вас дома-то волки последнюю скотину сводят.

Забежал раз зайка серенький: вот, говорит, я какой, со страху глаза растерял. Так на то я и заяц. А вы-то чего здеся жметесь? Кабы нам, зайкам, да эдакие винтовочки, мы бы не по воробьям стреляли.

То про то, то про это думается, и жалко, что доросший я. Был бы я мальчонок, ничего бы теперь не боялся. А то кто его знает, примет ли душа моя заезженная новую свободную жизнь.

Есть покалеченные. Таким теперь на печку охота, на покое отдохнуть да гниль вокруг себя развести. Нет, ты на сквознячок пожалуй, вот и не застоишься болотом.

Ни секундочки не позамялись, сразу приняли. А уж до чего обрадели. Только с часок мы попросту радовались, а к вечеру на всякие дела потянуло. К чему это, после такого-то случая, на войне, от всего вдали, баклуши бить. И вот так которую неделю.

Стали новые режимы,

Поослабило пружины,

Отдышалися с натуги,

На работу стали туги.

Распалили свои душки.

Заиграли мы частушки.

Эх, прибаска весела

Про теперешни дела.

Загляделся я просто на ту газету, пока ее в часть вез. Не очень хорошо читал, только все понял. И в части сразу приняли, будто еще бабушка ворожила про то.

У нас народ особый, лесом кормится. И воздух душистый, а не полевой. Я в городе-то было сперва задохся, словно кто мне на голову сел. Из лесу я, а лес извечно на одном месте дремлет. Вот мы не больно за свою судьбу ворошиться охочи. Однако, думаю, теперь и лесных наших людей пораскидало.