Софья Федорченко - Народ на войне

Та война проклята от века, без пользы всякой для людей, за дурницу. Это вот грех. А нашу войну знаешь, что за людей терпишь, людям легче станет.

Эта война веселая, для себя, отчаянная. Чего хочет человек? Чтобы над тобой не бариновали? Это самое, за то и воюем.

Тоска горькая, версты дальние, жизнь зверья, а всё за людей.

Хотел бы утечь, до того наша эта война тяжелая, а как о людях вспомнится, так и ноги камнями. Стой-воюй, людям будет легче.

Я над семьей крыл не разведу, не наседка. Мне крылья для лёту. Лёту хватит — людям лучше станет.

До того к войне привык, до того места мирного не вижу для остановки,— всё с весельем принимаю. Может, как увижу — встать-врасти хорошо,— остановлюсь. Это при самом конце станется, а пока — ходу!

На то и кровь в человеке, чтоб за дело лить, а не жирок растить.

В лихую ночь кровь страшная. А может, мы через кровь свет казать собирались.

Я только на этой войне выправился здоровьем. Дома хилел и сох я. Бедность в обиду, когда сосед сыто жрет. И попреки тоже. Здесь же общая судьба, работа веселая, боевая, и все без грошика медного, и не нуждаемся в таком.

Без головы война как щенячья драка, только крови больше. Там шерсти клок, там шкуры шматок. А знать, как и за что,— будет война как лекарство.

Сколько ж людей у нас живет, сколько ж хороших разных, сколько ж товарищей! Все нам война показала, а ты про мир твердишь.

Удивляюсь я, братцы, почему это у нас шкура не в шерсти, а мы на волчьем положении ходим? И волк воюет, и мы воюем, а за что он в зверях, мы же — в людях, не пойму!

Ненавижу, если вымудровывают. Все просто: к старому нас паровозом не поворотить, к новому — враг не пускает; значит, войну воевать до полной победы.

Навыдумывали враги сказок про ту войну. Про эту же войну сказок не видно. Эта война, как ясный день видать,— за шкуру собственную гибнем.

Конники — люди особые. Под ним четыре ноги как пружина. Пригнись, свистни — истаешь как дым.

Четыре ноги в левой руке зажмет — и ни с места.

Мы всегда победим, мы барахла паучьего не бережем, вокруг ног оно не липнет, не тягчит.

Теперь всё впору. Разоряй, спали, а время придет — все наше будет, не уменьшится.

На той войне — из-под палки, да против немца, на чужую выгоду. А как за себя, да против кровного врага, тут с удовольствием воюешь.

Сижу вроздых, думку думаю, чтобы не зря все это вышло, чтоб мимо не пробить, злого семени за ногою не кинуть.

Перед нами не задашься. Если мы за дело взялися — сделаем. В трех водах топлено, в трех кровях купано, в трех щелоках варено. Чище мы чистого.

Видел я вчера Ахмеда такого, узкоглазенького. У себя он, вот как и мы, тоже крестьянин-бедняк. Так ведь и по сие время, и без царя, у него, в далеких его землях, чуть верхом на бедноте не ездят. Теперь вот и воевать опять погнали. А слова-то какие говорили?

Не по нраву мы и новому начальству, не по характеру, так скажем. Винтовочек не отдаем, свою правду в уме держим. Расформировали. Ну-к, что ж? Вот я и вольный, и ту же свою правду знаю, и винтовочка, вот она, со мной, своего часу дожидается.

Батюшки! Барин наш в коляске, на нем шелковый пиджачок, заместо его кормной барыни обок сидит самый их полковник, весь в газырях. Оба, чисто кочеты, задрали головы, вот-вот закукарекают. За ними воинство пылит. Я сейчас на задворки, за мной Спиридон, за Спиридоном мужики. А за нами баринов дворец горит-дымит, крылечка не оставляя. Где господа суд свой устроили, как судили, кого казнили, так и неизвестно мне. Я как ушел, так и не вернулся.

Выучиться бы, как это люди Новый год встречают? Я уже насмотрелся на той войне, а не пойму, что к чему. Кабы еще знатье было, какую ты жизнь в том году поведешь, а то у нас, на той войне, не в твоих руках твоя жизнь жила. Как тебе ее повернут, так и живешь. Теперь-то, может, и я Новые года запраздную, может, и я снова жизнь на будущие годы наметкой намечу.

Да что говорить, поманили из Питера правдой, а где она? Мир — а в окопах вшей кормим. Взяли мы землю — работать нечем. Взяли лошадок, взяли машины — тут приказы какие-то, не хуже царских. До конца обижены. Главное ведь — в надежде были. И пошел я пройдисвитом,— как-нибудь, а уж правду добуду.

Что скажу про эту войну? Говорить-то я не мастер. Но однако думаю крепко: все одно, что сейчас, что потом, а этой войны не миновать было. Труд непосильный, обиды горькие, последняя нужда, хвори ребячьи, необразование, впереди ни зги, ни щелочки. А там роскошь. Дотерпелись до точки.

Я ничего насчет, что прежде, не знаю, некому меня учить было. Только что теперь, и знал я. То теперь, что и вытерпеть нельзя. До каких же пор, спрошу? Вот и война.

Как скажет кто хорошо про бедный народ, про трудящегося простого человека, так и станет подозрительный, работы лишится, семью в голод кинет, станет без крова над головой. Что ж, нам на это так и глядеть, да от стыда глаза прятать? Нет, в самую пору война эта.

Если бы царь с немцем не передрался, не быть бы и нашей войне. А то так вышло: оружию выучили и в руки нам дали, с нужными людьми нас передружили, до толку нас довели и бояться отучили. Спасибо царю-батюшке, поторопил он нас!

Ты вот что скажи: ну мы в беде, в нищете, в голоде, в самом несчастье от колыски и до могилы. А те жили дай бог всякому, образование получили. Так сказать, садись бедному на шею — и вскачь! Так нет, в каторгу за нас шли! Как я такому не поверю, слов его не послушаю? Разбирать надо.

Наша война по-своему воюется, по своим правилам. В окопах не сидим. Встал в рост, голову ввысь и так иди — не сдавая до победы либо до смерти. Нам прятаться не к лицу, мы справедливого хотим.

Уж так интересно на всех людей глядеть, со всеми людьми дни и ночи проводить. У каждого своя судьба, и дума своя, и путь свой. А дорога та же, от рождения и до смерти. Но разные у всех на этой дороге происшествия. Только на войне я и разглядел это все.

Ты просишь про самое интересное, про самое наинужное тебе рассказать. А я вот посмотрю-посмотрю на тебя, подумаю-подумаю: что, мол, тебе интересней всего покажется? А так, мало ли в моей жизни интересного было. И вот расскажу я тебе самое интересное: как я на том бережку всю свою старую жизнь бросил и новую начал, да не один, а со всем народом.

Разве это война? А я вот так думаю: забрался к нам, ну в самое жилье, враг. Все ограбил, над нами, хозяевами, измывается, за труд наш кнутом благодарит.

Так вот мы и решили — дать ему по шеям да изничтожить его раз и навсегда. Это вроде как по мирскому приговору, со смыслом, за свое. А война, она без толку.

Та война, немецкая, без толку. А эта война, гражданская, она не начальством заведена, она нами заведена, для жизни.

Ты не смотри, что все как перемешалось, перепуталось — и баре, и небаре против нас. А ты знай свое дело да свое место. А уж путаницу пусть враг распутывает. Эти самые небаре-то его скоро разделают, не задержатся.