Теодор Драйзер - Статьи и выступления

Наша литературная критика не имеет никакой цены. Вдруг рецензенты начинают расхваливать автора без всякой видимой причины. Так было с английским писателем Майклом Арлином, так было с Олдосом Хаксли. Произведения Хаксли читаются не без удовольствия, но изюминки в них нет. Так было, между прочим, со Шпенглером, который, по-моему, не заслуживает шума, поднятого вокруг «Заката Европы». У нас открывают гения чуть ли не каждую неделю, чтобы о нем тут же забыть. А помните, как меня критика отдубасила за мою «Американскую трагедию»?

Нам нужен критик, который сумел бы сорвать маску с нашей современной литературы. Двадцать лет назад для своего времени это сделал Менкен. Он — фаталист и реакционер, но он послужил на пользу американской литературе, согнав с нее слащавость, патоку.

Далее корреспондент указывает, что кризис, по мнению Драйзера, оказал большее влияние на театр, чем на другие виды литературы и искусства. Под прямым влиянием компартии написаны такие пьесы, как «Табачная дорога», «Им нельзя умереть», «Мир на земле», «Грузчик».

Но буржуазный театр спит тем же непробудным сном, что и литература. Успех некоторых передовых пьес объясняется тем, что часть буржуазной публики заинтересовалась «радикальными» темами. Преобладает, однако, — не преобладает, а прямо господствует, — театральная пьеса, пробавляющаяся все той же легкой любовной интрижкой.

Драйзер высоко отзывается о Фолкнере, Конро, Роллинсе, Голде и других молодых писателях. При этом, однако, он прибавляет, что писатели эти его не совсем удовлетворяют.

Им не хватает способности к глубокому психологическому анализу. Чтобы написать хорошее произведение, мало отзывчивости на социальные условия. Надо видеть человека. Наши пролетарские писатели отлично видят социальную среду, они понимают пружины общественной жизни, но они не трогают зрителя глубоко, они не захватывают, не потрясают. Причина? Молодые писатели рассматривают действительность под углом зрения определенных формул, тогда как писатель должен видеть ничем не затемненную действительность, в первую очередь человека, под углом зрения своего художественного темперамента.

Чтобы проиллюстрировать свою мысль, пишет далее корреспондент, Драйзер ссылается на Гоголя и Салтыкова-Щедрина.

Эти великие писатели тоже были общественниками, они бичевали социальное зло, но какие у них получались замечательные человеческие фигуры!

Тем не менее, отмечает корреспондент, Драйзер возлагает большие надежды на молодую пролетарскую литературу и на пролетарскую критику, развивающуюся на страницах «Нью мэссиз».

Тут здоровое начало. Тут могут развиться огромные силы.

Искусство — могучее средство исправления людского несовершенства. Даже при коммунизме не будет совершенства. Будут недостатки. Будут прорывы. Лучший корректив — свободная человеческая мысль. Очень многого можно добиться скорее и лучше силою художественного темперамента, чем силою законов.

Драйзер, пишет далее корреспондент, в восторге от художественного гения русского народа.

Рядом с русским средний американец похож на худое и поджарое животное рядом со слоном. У нас всегда берутся за мизерную, тоненькую темку, и всегда-то мы что-то проповедуем, и всегда мы за чем-то гонимся, а ничего у нас не выходит. Русская масса — это вроде золотой руды. Американцу не хватает универсальности, которой так богаты русские, даже простые крестьяне. Всей душой я чувствую это богатство русской социальной почвы. Поэтому-то я и предсказываю огромное будущее новой русской литературе на новой социальной базе.

1934 г.

Я мог бы ответить на этот вопрос одним словом:

«Многому».

Война показала мне с неотвратимой ясностью, что весь социальный строй, в недрах которого она зародилась, обветшал — больше того, прогнил насквозь. Официальная религия того времени — да и после, — каким это все оказалось чудовищным фарсом! Хваленая английская демократия — ветхие подмостки, на которых хорохорятся все те же представители развращенного и растленного правящего класса, всегда существовавшего за счет народа, — это он сражался и умирал, а тех, кого пощадила война, ныне убивают жалким пособием по безработице.

А в остальной Европе — вся эта давным-давно прогоревшая королевско-императорская шайка — кайзер, например, со своей бредовой идеей о том, что императорской фамилии Гогенцоллернов будто бы не хватает места под солнцем! А дальше? Полоумный выродок царь, правивший Россией при помощи полоумного двора и бездельников-дворян. В Австро-Венгрии — Габсбурги, собрание умалишенных, бежавших по чьему-то недосмотру из психиатрической больницы; и вся эта свора, переряженная в герцогов, принцев и принцесс, поддерживается церковью, потерявшей стыд и совесть. В Испании — король-кретин и святейший причт траченных молью, выживших из ума прелатов! Эти гиены, терзающие живое тело народа, чьей милостью они существуют, давно утратили всякое чувство действительности.

То же самое в Италии.

То же самое в Румынии.

Бездельники, кровопийцы, расточители, провозгласившие себя владыками и королями, они держатся на штыках армий и флотов и на плечах советников во фраках и рясах, а живут за счет народа, своего чуть ли не дарового работника, да еще стараются внушить ему, что облепившие его пиявки — помазанники божьи!

И, наконец, Америка! Вильсон, кричащий, что мир надо спасти для демократии, и, видимо, решивший, что он его спас, пустив на ветер сорок миллиардов народных денег! Но разве из всех его стараний не получился сплошной конфуз?

Ну а теперь у нас, в Америке, когда мы уже «спасли» демократию, что из этого вышло? Достаточно вспомнить наши тресты и акционерные компании, как они цепко держат то, что попало к ним в лапы: «Стандард ойл», Железнодорожный, Энергетический, Телефонный, Стальной, Алюминиевый, Пищевой и Текстильный тресты, точно какие-нибудь восточные деспоты, требуют всего, до чего только могут дотянуться их загребущие лапы, всего, что можно содрать с человека, зарабатывающего 50 центов в час, — и даже больше чем можно. И все это кричит о демократии, о верности американским традициям и об американском образе жизни. Мало того, перенимая кое-что у России, а именно — твердый уровень заработной платы и пятидневную неделю при шестичасовом рабочем дне, — они кричат, что русские установили у себя тиранический строй, какого не бывало в истории. И вы еще спрашиваете, чему научила меня мировая война!

Что ж, она научила меня, что 50 центов в час и пятидневная неделя при шестичасовом рабочем дне — недостаточное возмещение за неограниченные привилегии и монополии, захваченные нашей денежной аристократией, которая, прочно обосновавшись у нас в Америке, ставит своей целью не улучшение жизни трудящихся и даже не культурный расцвет своего, привилегированного класса, а только внешний блеск и бессмысленное, праздное существование. И пока монополии не будут сметены с лица земли, пока массы не будут должным образом вознаграждаться за свой труд, пока так называемые «высшие классы» не сольются с народом в качестве простых рабочих, я не поверю, чтобы великая война дала миру что-то хорошее — за исключением нового строя в России, на которую по-прежнему с надеждой смотрит человечество! Именно этому, если хотите, научила меня мировая война!