Евгений Ножин - Правда о Порт-Артуре. Часть II

Парадъ кончился. Начальствующія лица тронулись въ Маріинскую больницу, праздновавшую въ этотъ день свой годовой праздникъ.

Пріѣхалъ туда съ полковникомъ Артемьевымъ и я.

Въ саду Краснаго Креста уже прогуливался комендантъ крѣпости Смирновъ, о чемъ-то разговаривая съ гражданскимъ комиссаромъ Вершининымъ. Мы подошли къ нимъ. Поздоровались.

— …Отлично — отчего-же, Александръ Ивановичъ? — я вполнѣ раздѣляю ваше желаніе, продолжалъ свою бесѣду Смирновъ съ Вершининымъ: это вполнѣ будетъ отвѣчать настроенію жителей и гарнизона. Только предупреждаю, оркестровъ дамъ сколько угодно, а войскъ ни полвзвода.

Теперь такое тревожное время, что все должно быть на своихъ мѣстахъ и на чеку. Войскъ съ оборонительнои линіи отвлекать немыслимо. Полковые священники могутъ обойти съ молитвой участки своихъ полковъ — полагаю, что это будетъ цѣлесообразнѣе… Итакъ, Александръ Ивановичъ, вопросъ рѣшенъ: молебенъ 25-го, оркестровъ сколько угодно, но войскъ ни полвзвода…

Только предупреждаю, меня на молебнѣ не будетъ — съ ранняго утра уѣзжаю на сѣверо-восточный фронтъ.

— Вполнѣ согласенъ, спѣшу съ готовностью подчиниться рѣшенію вашего превосходительства.

— А-а! Прасковья Георгіевна, и вы пожаловали, — здороваясь съ m-me Тыртовой, сказалъ Смирновъ: не боитесь? А вдругъ начнутъ стрѣлять. Вотъ Александръ Ивановичъ 25-го устраиваетъ крестный ходъ и молебенъ на городской площади — боюсь я, что къ тому времени японцы начнутъ бомбардировать городъ.

Судя по работамъ осаждающаго, прежде всего подвергнутся бомбардировкѣ внутренняя гавань (ковшъ), портъ и Старый городъ.

Гдѣ мы съ вами стоимъ — это мѣсто тоже будетъ небезопаснымъ. А Стрѣлковая, ваша улица, улицы, прилегающія къ порту и гавани, находясь на створѣ непріятельскихъ батарей, будутъ сильно страдать. Всѣ недолеты будутъ ложиться въ указанныхъ направленіяхъ.

— Ну, Константинъ Николаевичъ, вы неутѣшительныя новости говорите.

— Э, барыня, все это будутъ цвѣточки, ягодки-то впереди. Ничего — и мы будемъ задавать японцамъ. Посмотрите кругомъ — это теперь все молчитъ, а какъ заговоритъ — и японцамъ будетъ не сладко.

Будемъ надѣяться, что японцы будутъ давать перелеты и ваша улица не пострадаетъ.

Однако, чего же это мы ждемъ, ваше превосходительство, обратился Смирновъ къ подходившему егермейстеру Балашову.

— Стесселя, ваше превосходительство, Стесселя. Хотя можно уже начать, часъ уже давно наступилъ.

Въ садъ Маріинской больницы черезъ широко распахнутыя ворота какъ разъ въ это время въѣзжалъ давно ожидаемый начальникъ раіона.

Балашовъ, въ бѣломъ кафтанѣ, съ красной лентой черезъ плечо, поспѣшилъ навстрѣчу съ искреннимъ привѣтствіемъ.

— Опоздалъ, опоздалъ. Боевыя распоряженія задержали. Идемте, идемте… гудѣлъ голосъ прибывшаго.

Наконецъ довольно продолжительный молебенъ кончился.

Заручившись согласіемъ генерала Стесселя, я рѣшилъ и здѣсь снять группу. Липпейнтнеръ уже ожидалъ. Сообщилъ о своемъ желаніи Балашову, какъ хозяину праздника.

Послѣдовало согласіе, но, какъ всегда на каждомъ истинно-русскомъ торжествѣ, не обошлось безъ маленькаго, на первый взглядъ, но въ сущности очень серьезнаго инцидента.

Когда всѣ вышли въ садъ, я предложилъ всѣмъ стать у террасы, при чемъ принялъ дѣятельное участіе въ установкѣ группы. Стессель торопилъ. Когда всѣ сгруппировались, онъ обращается ко мнѣ:

— Чего мы ждемъ? Снимайте!

— Сейчасъ придетъ батюшка, говорю я.

— Отлично можно и безъ поповъ, чего онъ тамъ копается? Снимайте же!

Лпппейнтнеръ смотритъ на меня вопросительно.

— Ваше превосходительство, батюшка уже идетъ, онъ кропитъ св. водой помѣщенія… Генералъ сдѣлалъ нетерпѣливый жестъ и прибавилъ полнымъ голосомъ: Не понимаю, зачѣмъ понадобился тутъ попъ…

Вышелъ съ крестомъ и въ облаченіи священникъ, служившій молебенъ, и, крайне сконфуженный, приткнулся съ боку къ группѣ.

Группы этой отпечатать не удалось — т. к., во-первыхъ, вышла она крайне неудачной, а во-вторыхъ, она была уничтожена взрывомъ одного изъ снарядовъ, разрушившимъ ателье нашего единственнаго въ Артурѣ профессіональнаго фотографа.

Послѣ молебна мы съ полковникомъ Артемьевымъ отправились въ Новый городъ съ цѣлью посѣтить въ госпиталѣ раненаго князя Гантимурова.

Больному дѣлали перевязку, и поэтому пришлось очень долго ждать.

Въ этомъ же госпиталѣ содержался въ отдѣльномъ помѣщеніи, охраняемомъ часовымъ, плѣнный больной японскій офицеръ.

Намъ разрѣшили его навѣстить.

Больной не слышалъ нашего прихода. Онъ стоялъ у окна и задумавшись глядѣлъ вдаль, въ промежутокъ горъ, гдѣ блестѣла гладь океана…

Услышавъ наши шаги, онъ быстро обернулся и, привѣтствуя насъ глубокимъ поклономъ, вопросительно на насъ посмотрѣлъ.

Я не зналъ, подать ему руку, или нѣтъ. Артемьевъ тоже, видимо, колебался. Руки мы ему не подали.

Предложивъ ему рядъ незначительныхъ вопросовъ и получивъ въ отвѣтъ нѣсколько кивковъ головы и продолжительиое безмолвное шипѣніе съ глубокимъ поклономъ въ концѣ, мы разстались.

Проходя по корридорамъ госпиталя, я, находясь еще подъ впечатлѣніемъ плѣннаго офицера, старался уяснить себѣ, почему я, войдя къ нему въ палату, просто не подалъ руки, а задумался и въ результатѣ не подалъ. Оскорбить я его, безусловно, не хотѣлъ: лежачаго не бьютъ. Въ храбрости японцевъ я успѣлъ уже убѣдиться. Почему же? Представьте — мнѣ было неловко подать руку офицеру, сдавшемуся, не будучи раненымъ, въ плѣнъ.

Я тогда былъ убѣжденъ, что въ плѣнъ сдается только тотъ, кто не въ силахъ уже больше защищаться. Я былъ увѣренъ, что русскіи солдатъ и офицеръ здоровыми въ плѣнъ не пойдутъ. Я вѣрилъ въ былыя традиціи нашей арміи, въ которыхъ меня воспиталъ корпусъ.

Впослѣдствіи мнѣ, для котораго честь арміи такъ же дорога, какъ память ряда моихъ предковъ, проливавшихъ въ ея рядахъ свою кровь за честь и достоинство Россіи, пришлось горько разочароваться. Оказалось, что въ плѣнъ можно сдаваться не только единичнымъ лицамъ, но цѣлымъ баталіонамъ, полкамъ, батареямъ и даже крѣпостному гарнизону.

Я не виню рядовыхъ бойцовъ. Я не могу имъ бросить жестокаго упрека. Почему? Потому, что въ этомъ виновата вся система воспитанія нашей арміи: они — покорное стадо. Въ нашей войсковой массѣ почти отсутствуетъ индивидуальность. Нашъ солдатъ тогда только несокрушимая мощь и непобѣдимая сила, когда ею управляютъ офицеры въ лучшемъ значеніи этого слова. Для нашего воина примѣръ — это все. Если насъ гнететъ позоръ цѣлаго ряда сдачъ въ плѣнъ, то въ этомъ, повторяю, виновата вся наша система, которая ведетъ армію къ полному разложенію. Наша армія остановилась въ своемъ развитіи, между тѣмъ какъ армія японцевъ бѣшено прогрессировала; чѣмъ была наша армія 50 лѣтъ тому назадъ — тѣмъ она осталась и теперь, измѣнились лишь ея форма и вооруженіе. Хотя офицеры стали образованнѣй въ общей массѣ, но это ничуть не воспитало духъ арміи.