Дмитрий Лекух - Война, на которой мы живем. Байки смутного времени

Который у него был.

А у «среднего класса литературного чиновничества», которое решало писательские судьбы тогда (заметим, в скобках, что продолжает пытаться решать и сейчас), — не было. Ну, как такого рядом с собою поставишь?! Ведь сразу же понятно, кто тут бездарность-то. Все остальное — фикция.

Тот же «классик советской литературы» Бондарев значительно жестче проходился по советской же действительности, чем Довлатов со всеми своими «Зонами» и «Заповедниками».

Просто «пряников сладких всегда не хватает на всех». Социальных лифтов нет, в смысле.

Талант в этой ситуации жутко опасен.

Это у Сталина «других писателей у меня для вас нет» было актуальным.

Другие личности, другая эпоха.

А в мое время, накануне развала империи, только на одном малюсеньком по численности потоке в Литинституте человека четыре блистали довольно известными фамилиями. Про «региональных классиков», близких и дальних родственников и просто носивших папашину фамилию без псевдонима даже и вспоминать как-то не хочется: вам, по прошествии лет, эти фамилии с псевдонимами все равно ничего особенного не скажут. Река времени унесла.

Но были-то — ого-го!

Ставить таких рядом с Довлатовым — это сначала нужно было Довлатова по яйца в землю закопать, а то как-то даже и сравнивать неудобно…

Еще раз скажу: Советский Союз сгубили не американцы со своей «холодной войной» и не крах социалистической экономики. Советский Союз сгубил страх закостеневших геронтократов перед «новым Сталиным», которого они видели в любом талантливом управленце, и от которого спасались, наглухо задраив «социальные лифты».

Помните анекдот про внука полковника, который мечтает стать генералом: «Нет, не станешь, малыш. У генерала свой внук есть!»?

Эта херня просто не могла не взорваться — именно потому, что знаменитые шевчуковские «мальчики-мажоры» изначально не могли и не хотели знать вообще никакой конкуренции. Точнее, их папаши не хотели. А дедушки — тем более, потому как знавали страх куда больший, чем их папаши.

Еще раз: эта херня просто не могла не рвануть.

Она и рванула.

До сих пор, блин, расхлебываем…

А тогда Довлатову, чтобы стать великим русским писателем, пришлось уехать в Америку, где он моментально возненавидел всю «антисоветскую эмиграцию»: такого откровенного «совка» ему не удавалось встретить даже в самой глухой российской провинции, даже среди тех, кто его травил и не давал печататься в СССР.

Парадокс, казалось бы.

Хотя, если так внимательно вдуматься — вообще ни разу не парадокс…

Все-таки России всегда так удивительно везло на гениев, что даже у меня, завзятого, надо сказать, в этом отношении, циника, иногда появляются мысли о мистичности ее великой судьбы.

Тут ведь не в том дело, что они появлялись. В той же Германии гениев ничуть не меньше было, а может, и побольше, чем у нас. Просто у нас они появлялись как-то удивительно вовремя.

Вплоть, извините, до Иосифа Виссарионовича Сталина, чей зловещий гений, как ни крути, спас нас в качестве народа в печальные времена последней европейской заварушки.

К Сталину, разумеется, можно по-разному относиться, но отрицать его роль в той эпохе — значит издеваться над здравым смыслом. И, кстати, над самим понятием русской истории как научной дисциплины.

Ну да ладно.

Мы сейчас, вроде, не о Сталине…

Вот представьте себе на секундочку гигантскую по протяженности империю, в которой напрочь отсутствуют любые современные коммуникации. Ну, вот просто для примера: по нынешнему московскому шоссе Энтузиастов энтузиасты, в честь которых в будущем назовут это шоссе, тупо сипуют пешком аж до самой Сибири — потому как других видов транспорта для них вроде как никем и не предусмотрено. Так что — вполне себе нормальный такой пеший туристический маршрут. Как раз для энтузиастов.

Ага.

Причем, что самое интересное — власть в этой огромной Империи принадлежит классу людей, вообще не знающих русского языка.

Вообще. Принципиально.

За отсутствием, простите, оного.

Потому как есть все что угодно: некая «официальная мова», малопонятная и малопригодная для общения в быту, но обязательная к изучению «культурная речь». Есть впитанный с пеленок в качестве родного французский язык. И есть целая куча разных региональных диалектов, стыкующихся между собой не меньше современного русского и, скажем, «современного западенского».

Вот и делай с этим, что хочешь, особенно если учесть, что большинство населения — то же крестьянство и купечество, к примеру, — французским вообще, понятное дело, не владеют, да и «культурную русскую речь» понимать напрочь отказываются, хоть вроде и образованные (мифы о безграмотном русском крестьянстве оставим на совести их создателей; некий Михаил Васильевич Ломоносов, родом из тех самых безграмотных крестьян, по этому поводу очень метко формулировал: «Ничего из ничего проистечь не может никак», что, в общем-то, довольно точно ситуацию и характеризует).

Современным языком говоря: дикая проблема с коммуникациями. В том числе — с обществом.

Власть в прямом смысле этого слова держится исключительно на гвардейских штыках. Кои штыки время от времени развлекаются тем, что устраивают не менее гвардейские государственные перевороты.

И вдруг — Пушкин.

Начинавший, кстати, писать вполне себе «высоким штилем», но потом по каким-то причинам делать это задолбавшийся и поступивший, по лености душевной, предельно просто: взял родные для себя московский и псковской устные региональные диалекты да и наложил на них очень удобную и вбитую — в прямом смысле этого слова розгами в Царскосельском лицее — французскую грамматику.

И все.

«Я памятник себе воздвиг нерукотворный».

Не прибавить и не убавить.

Такие дела…

Вы, кстати, обращали внимание, что Пушкина, мягко говоря, не так уж охотно переводят на другие языки?

В отличие от Лермонтова, Гоголя или, тем более, замусоленных в западных университетах и колледжах Толстого и Достоевского.

Ничего удивительного: вне пределов созданного самим же Пушкиным русского литературного языка художественная ценность большинства его текстов временами, извините, довольно сомнительна, и в переводах — без волшебного и, похоже, принципиально непереводимого пушкинского языка — он неинтересен и вторичен. Таких «эпигонов великого лорда» в той же германской поэзии современной Пушкину эпохи — пучок за пятачок, извините за некоторую бестактность по отношению к «нашему всему».

Но факт остается фактом: не переводят его именно поэтому. Вне контекста русского литературного языка Пушкин, к сожалению, не интересен. Потому что он просто гений этого самого современного русского литературного языка как языка межрегионального и межнационального общения, языка, который воспринимается как родной от Карпат до Владивостока.