Анатолий Мамонов - Встречи на берегах Ёдогавы

Мне довелось читать очерки писателя о Советском Союзе, напечатанные в «Асахи». В них отразился сложный процесс переосмысления им современной действительности. «Мир изменился! — утверждал Исикава Тацудзо, посетив СССР и некоторые другие социалистические страны. — Я видел это собственными глазами!» Не только содержание очерков, но и названия некоторых из них — «Свобода коммунистического лагеря», «Японская свобода» — взбудоражили прессу, породили дискуссии, вызвали массовый приток читательских писем.

«Коммунистические страны совершенно не желают войны… — писал Исикава. — Угроза коммунизма — это не что иное, как пропагандистский лозунг, придуманный консервативными политическими деятелями капиталистических стран. Подлинный смысл коммунизма в том, что он не подавляет личность, предоставляя всем свободу… Стремление к миру не политический маневр или уловка, а искреннее желание советских людей. Все они в один голос говорят о том, какой ущерб нанесла им война…»

В Советском Союзе, отмечал Исикава, людей не беспокоит завтрашний день. Студенты в период учебы получают от государства стипендию, их не волнует вопрос об устройстве на работу после окончания вуза; трудящиеся обеспечены пенсией на случай потери трудоспособности. В Советском Союзе нет безработицы. В Монголии до революции более девяноста трех процентов населения было неграмотным, а сейчас, через тридцать пять лет после революции, неграмотных менее пяти процентов. Приводя эти данные, Исикава иронически вопрошает: «А существует ли в Японии свобода от болезни и безработицы?»

А как злободневна и сегодня рекомендация Исикава деятелям японской культуры не стремиться отыскивать в других странах одни лишь изъяны, а уметь видеть хорошее и извлекать из этого пользу для Японии!

…Моя вторая встреча с Исикава Тацудзо произошла весной 1959 г. на III Съезде писателей СССР. Писатель ничуть не изменился. Та же манера держаться — непринужденно и просто. Тот же спокойный, преисполненный достоинства голос.

Я не успел его сфотографировать в тот майский, не по-весеннему жаркий день. Но в моем архиве хранится пожелтевшая вырезка из «Литературной газеты» с выступлением Исикава Тацудзо, писателя, который с проницательностью политика и мужеством воина заявил на заре японо-советской дружбы: «Мир изменился!»

„Десятки людей расспрашивали меня: „Кто этот автор?“, „Наверное, он всю жизнь прожил в Японии?“, „Как ему удалось так глубоко изучить духовный склад японского народа?“. И мне доставляет большое удовольствие рассказывать, что автор „Ветки сакуры“ не какой-нибудь специалист-этнограф, и вовсе не книжный червь, и даже не токийский старожил, а просто-напросто толковый советский журналист, человек с внимательным взглядом и великий труженик, умеющий собирать камушек за камушком, чтобы потом творить из них свою великолепную мозаику».

Приведенный абзац взят мною из послесловия Юрия Жукова к «Ветке сакуры». Еще в период ЭКСПО-70 сотрудники Советского павильона зачитывали до дыр свежие номера «Нового мира» — только и разговоров было что о «Ветке сакуры». Огромный интерес к этой книге вызвал ее второе рождение… на японской земле: вышли почти одновременно сразу три перевода. Лучшим, по единодушному мнению критики, оказался перевод Исигуро Хироси.

Мне часто задавали вопрос, услышав, что «Ветка сакуры» переведена на японский: «Что за человек — переводчик?» Вот я и хочу ответить…

Скульптурный памятник в Японии — редкость. Даже в Токио лишь кое-где высятся монументальные фигуры то полководца, то государственного деятеля. Полководца я видел на территории императорского дворца, он гордо восседал на лошади в малолюдном уголке дворцового парка, обнесенный оградой. А вот мимо другого — с усиками, во фраке, во весь рост, правая рука оперлась о колонну — я проходил ежедневно, направляясь из гостиницы «Фермонт» в Коракуэн — увеселительный центр, где была расположена выставка «Советская социалистическая Сибирь» (она действовала в 1973–1974 гг.). Не раз я спрашивал у прохожих или знакомых японцев, кто такой «виконт Синагава Ядзиро», живший, видимо, до войны (ведь статья 14-я послевоенной конституции Японии гласит: «Пэрство и другие аристократические институты не признаются»). Как ни странно, никто этого не знал, хотя памятник и стоял на оживленном проспекте.

Гостиницу от массивных стен обиталища императора отделял широкий, заполненный водой ров. Весной по глади зеленоватой воды засновали прогулочные лодки — открылась лодочная станция. Два-три лебедя величаво совершали рейсы от берега к берегу. Крутые склоны покрылись зеленью, а вдоль аллеи параллельно рву, сплетаясь кронами, ожили вишневые деревья. Как точно подмечено у Всеволода Овчинникова: «Весна не приносит с собой на Японские острова того борения стихий, когда реки взламывают ледяные оковы и талые воды превращают равнины в безбрежное море. Долгожданная пора пробуждения природы начинается здесь внезапной и буйной вспышкой цветения вишни».

Мне сказали, что именно здесь, на пути от гостиницы до храма Ясукуни, самый лучший сорт вишневых деревьев.

Сакура — национальный «цветок» Японии, но «на местах» оспаривают свой, местно-патриотический приоритет. В префектуре Яманаси славится «фудзидзакура». В Киото, в живописном парке Маруяма и на территории храма Хэйан, ласкает взор «плакучая вишня» — «сидарэдзакура». А в древнем городе Нара гордость округи — «махровая вишня» — «яэдзакура». Но прекрасней, чем сакура в Токио, кажется, вишни нет. И называется она «сомэйёсино». «Сомэй» — старинное наименование нынешнего токийского района Сугамо, «Есино» — название местности в Кансай, издавна прославленной красотой вишневых деревьев. Слово «ёсино» стало синонимом цветения сакуры. И когда говорят «ёсино-ми» — это значит «любование вишней», и, конечно, самой красивой.

Японцы, молодые и старые, в нарядных кимоно медленно прогуливались, наслаждаясь бледно-розовым снегом расцветшей сакуры. По вечерам мощный прожектор прорезал сумерки, вырывая из черноты на той, императорской, стороне роскошное дерево, спустившееся к самой воде. В семьдесят четвертом сакура расцвела в начале апреля — день в день, как было предсказано за две недели до того в газетах, и уже через трое суток асфальт усеяли опавшие лепестки. Их становилось все больше и больше, а когда разгулялся ветер, вода во рву исчезла — вместо нее розовело ажурное покрывало из тысяч и тысяч лепестков! Специальные лодочники сачками вылавливали лепестки, очищая поверхность. «Ее розовые соцветия волнуют и восхищают японцев не только своим множеством, но и своей недолговечностью, — писал В. Овчинников. — Лепестки сакуры не знают увядания. Весело кружась, они летят к земле от легчайшего дуновения ветра. Они предпочитают опасть еще совсем свежими, чем хоть сколько-нибудь поступиться своей красотой».