Коллектив авторов - Куда ведет кризис культуры? Опыт междисциплинарных диалогов

Игорь Клямкин: А какова все же природа нынешней российской властной репрессивности? Коммунистического тоталитаризма нет, прежний «дурной синтез» остался в прошлом вместе с марксизмом. Да и вообще нет уже оснований искать ответ на этот вопрос в репрессивности идеологической…

Алексей Кара-Мурза:

Что произошло с Россией в последние два десятилетия? Разумеется, новейшие «реформаторы» все сделали абсолютно «по-русски», актуализировав все ту же базовую русскую интенцию «нигилизм/апокалиптика». Они в очередной раз пытались сочетать нигилистическое отрицание предшествующей традиции с верой в «прорыв в светлое будущее». Достойное развитие получила и другая родовая черта нашей культуры — словесно-текстовая репрессия от имени «еще более передовой теории», клеймящая предшествующую традицию стигматами «отсталости» и «варварства».

Однако во имя исторической справедливости надо признать не только это. Надо признать, что максимализм «новых реформаторов» нес в себе имманентный потенциал «самоликвидации». Потому что он подразумевал хозяйственную автономизацию личности, введение демократических процедур, плюрализм партий и мнений, отмену цензуры и многое другое, принципиально несовместимое с принципами «тотализатора».

Напомню, что в свое время Иосиф Бродский дал замечательную формулу: «Ворюги мне милей, чем кровопийцы». Некоторые готовы разыграть ужас: «Как это можно выбирать из двух зол?» Но мысль Бродского глубока и, как выясняется, для России не только инновационна, но и вполне традиционна. В том смысле, что соответствует не только этическому пафосу мировой либеральной мысли, но и русской религиозной философской традиции: замена «кровопийц» «ворюгами» является несомненно меньшим злом.

Надо признать: только перевод системы в режим «индивидуализации», т. е. в состояние, которое Петр Струве называл «хозяйственной автономизацией личности» (со всеми его многочисленными издержками), — только этот процесс сумел сначала постепенно разложить изнутри коммунистический «тотализатор», а затем не допустить вполне реального «антикоммунистического погрома». А сумеет ли этот вновь созданный в нашей культуре хозяйственно-этический комплекс в дальнейшем окультуриться настолько, чтобы уже не пассивно, а творчески противостоять возможности любых репрессивно-тоталитарных сгущений, и хватит ли у нас на это времени — это вопрос, это большая проблема.

Игорь Клямкин: Пока мы видим, как из «меньшего зла», олицетворяемого «ворюгами», произросла новая репрессивность. Так сказать, репрессивность «ворюг». Кто-то характеризует ее, как мафиозную, кто-то, как и вы, полагает, что ее можно считать аналогом репрессивности итальянского довоенного корпоративизма…

Алексей Кара-Мурза: Такая аналогия представляется мне оправданной. Разумеется, при необходимых оговорках насчет того, что это всего лишь аналогия.

Игорь Клямкин:

Спасибо, Алексей Алексеевич. По-моему, ваш анализ полезен помимо прочего и тем, что позволяет сравнивать нынешнюю российскую властную репрессивность с советской. Она не идеологична и не может трактоваться как «смещение вины на другого». От идеологии вмененной вины с приданием ей онтологического статуса отказались уже послесталинские коммунистические руководители. Но сегодняшняя репрессивность является и преемницей репрессивности советской в том смысле, что основана на имитации законности. Имитации, используемой властной корпорацией ради своего самосохранения.

Алексей Платонович, вам слово.

Алексей Давыдов:

«Для меня понятия „вознаграждение“ и „репрессия“ — не оппоненты, а почти одно и то же»

Доклад Игоря Григорьевича Яковенко вызвал во мне противоречивые чувства. Конечно, тема чрезвычайно актуальна. Ведь мы каждый день являемся свидетелями репрессивного характера нашего государства и репрессивности нашего обыденного сознания — русской культуры на так называемом низовом уровне. Насилие, унижение личности процветает в отношениях между людьми. Так что, повторяю, уже сама постановка вопроса о природе этой репрессивности более чем своевременна.

Мне очень понравилось сравнение репрессивных законов на Западе и в России. На Западе они безличностны, перед ними все равны, и потому они работают. У нас же в их применении господствует личностный момент, когда власть и ее служители оказываются выше закона. Поэтому российские законы малоэффективны и часто служат не средствами обеспечения правопорядка, а способами его разрушения.

Причины такого положения вещей автор доклада предлагает искать в культуре, и это перспективное направление анализа. Особенно понравилось мне в данной связи слово «раскультуривание». По смыслу оно близко к моему термину «культурное разоружение». Оба термина предполагают разрушение тех стереотипов в нашей ментальности, которые мешают модернизации и о которых я говорил в своих предыдущих выступлениях на семинаре.

Игорь Клямкин: В докладе термин «раскультуривание» используется в другом смысле.

Алексей Давыдов:

А можно нагрузить его и тем смыслом, который имею в виду я. Есть в докладе и другие достоинства, и их немало. Но в нем, на мой взгляд, есть и слабости — прежде всего методологического свойства. На них я и хочу сосредоточить внимание.

Начну с того, что вызывает возражение уже сама базовая дуальная оппозиция, на которой автор строит свой анализ, — оппозиция « вознаграждение — репрессия ». Она очень слабо вписывается в онтологию проблемы, потому что оставляет открытым вопрос о культурном основании и вознаграждения, и репрессии. Равно как и вопрос об их соотнесенности с природой человека и природой культурных трансформаций, т. е. модернизации.

Разговор о природе человеческого ведет нас к таким генеральным оппозициям, как «трансцендентное — имманентное», «всеобщее — единичное», «континуальное — дискретное». Когда же мы изучаем динамику культуры, мы обязаны также подключать к нашему исследованию оппозицию « старое ( традиция ) — новое ( инновация )», причем как базовую. Эта генеральная оппозиция моделирует онтологический аспект бытия в состоянии перехода от одной культурной системы к другой не в меньшей степени, чем вышеуказанные.

То, что я говорю, не ново. Могу, в частности, порекомендовать Игорю Григорьевичу обратиться к книге «Культура как система», соавтором которой он, между прочим, является. Методология же, представленная им в докладе, уязвима не только с философской точки зрения. Она уязвима и как инструмент изучения конкретных жизненных реальностей.

Автор пишет: «Репрессивная культура — это культура, акцентирующая наказание. Альтернатива ей терминологического обозначения в русском языке не получила, что само по себе показательно. Назовем ее культурой, центрированной на вознаграждении, или культурой поощрения». Но я утверждаю, что сегодня культуры самых развитых стран культурами поощрения не являются. В свою очередь, самые отсталые, самые первобытные из нынешних культур мира с трудом поддаются описанию, как акцентирующие наказание.