Коллектив авторов - Куда ведет кризис культуры? Опыт междисциплинарных диалогов

В принципе можно, как делает Кара-Мурза, рассматривать советский тоталитаризм как продукт марксистского «дурного синтеза» традиции и модерна. Но у меня возникает вопрос: как и почему сложилась в России эта «особого рода констелляция»? Я готов принять данное Алексеем Алексеевичем объяснение природы тоталитарной репрессии как «смещения вины на другого». Но почему такое «смещение» сработало именно на Святой Руси?

Я ищу ответ в особенностях ее традиционной культуры. Моего оппонента это не устраивает. Но неужели все дело сводится к своеобразию ленинского способа ведения полемики с его «словесными инвективами», которому Алексей Алексеевич придает столь большое значение?

Заметим, что все примеры тоталитарной реакции на императив модернизации, о которых говорит Кара-Мурза, относятся к странам второго эшелона модернизации. Все они в силу самых разных причин оказались неспособны породить динамику из себя самих. Они были вынуждены догонять других под воздействием неумолимого исторического императива. Иными словами, мы снова и снова упираемся в качественные характеристики этих обществ, в их культуру, в которой неспособность инициировать модернизацию сочеталась с потенциальной готовностью принять тоталитарную репрессию, эту неспособность компенсирующую. Почему в 1934 году, в ответ на скандальное выступление британских фашистов во главе с Освальдом Мосли, в Гайд-парке собралось 100 тысяч человек выразить протест против действий чернорубашечников? Почему коммунистическая партия Великобритании так и не смогла перешагнуть порог маргинальной политической группировки? Мои ответы на эти вопросы очевидны.

Алексей Алексеевич говорил об имморализме русских радикалов. Не спорю: имморализм как фактор, запускавший российскую репрессию, очень важен. Но опять-таки: почему он оказался способен ее запустить? Не потому ли, что российская традиционная культура обнаружила к имморализму высокую степень отзывчивости? Я имею в виду культуру не интеллигентскую, рассмотрением которой ограничивается Кара-Мурза, а культуру низовую или, если угодно, народную. Если бы репрессивная идеология не нашла в ней благоприятную почву, то вряд ли ленинские «словесные инвективы» и большевистский имморализм вызвали бы к себе столь пристальный интерес стольких умных людей, перечисленных моим оппонентом.

Мне в свое время показались весьма характерными два исторических эпизода. Когда красные взяли Закарпатскую Украину, советская власть проводила там раздачу помещичьих земель. Что говорил закарпатский крестьянин? Он говорил: «Нельзя брать чужую землю — грех это». Ровно то же происходило в Афганистане. Когда коммунисты раздавали землю, люди отказывались брать ее. А в России жгли именья и насиловали барышень.

Имморализм лежит в основании русской культуры. Когда я говорю про архаику, я имею в виду именно это. Народ, не дозревший до идеи частной собственности, находится вне государства и цивилизации . А все благоглупости славянофилов относительно нравственных основ народной жизни — род групповой психотерапии. Частная собственность — социальный фундамент личностной автономии. Нравственность появляется после частной собственности.

Да, «смещение вины на другого» — ключевой ход большевистской мысли. Но если бы только большевистской! А традиционное русское жидоедство? А «польская интрига»? А «англичанка гадит»? А Пуришкевич? А М. О. Меньшиков? Этот список можно продолжать бесконечно. С вопроса «в чем виноват я?» начинает личность. Россия же — зараженная манихейским дуализмом поверхностно христианизованная страна. Здесь личность либо занесена в Красную книгу как диковинный раритет, либо числится в списках на уничтожение. Русская культура не порождает автономную личность. И в этом — ключевая проблема. Традиционная репрессивность — один из механизмов культуры, блокирующий становление личности. Этим и обусловлен мой интерес к феномену репрессии.

Сойдемся, Алексей Алексеевич, на тезисе: «Коммунизм — болезнь русской души». Я только добавлю, что болезнь эта в определенном смысле врожденная. А именно в том смысле, что коммунистическая реакция на модернизацию была задана системообразующими характеристиками социокультурного целого. Разумеется, не будь модернизации, не было бы и коммунизма. И внешние воздействия, конечно, имели место, в том числе и в виде того же марксизма. Характерно, однако, что эти воздействия Англию с Голландией, например, не затронули.

Следующий на очереди — Алексей Давыдов, который предлагает мне работать в другой понятийной системе. Надеюсь, он знает, что выбор категориального аппарата — суверенное право исследователя. К тому же в его предложениях я не вижу ничего, кроме своеобразного способа обосновать недоразумение, о котором я говорил выше. Алексей Платонович обстоятельно доказывает, что жизнь в культурах, акцентирующих поощрение, совсем не сахар, но это, уверяю его, и для меня совершенно очевидно. И уж совсем странно читать о том, что репрессия и вознаграждение — благо, и одно в отрыве от другого не существует. Не только обсуждаемым докладом, но и всей своей жизнью я не давал оснований полагать, что думаю как-то иначе. Алексей Платонович придумал себе оппонента и увлеченно его опровергает.

Не могу взять в толк и то, почему он полагает, что своими путаными — на мой взгляд, разумеется, — суждениями относительно управления, сверхуправления, антиуправления и самоуправления он продвигает нас в исследовании обсуждаемой темы. Самоуправлению отнюдь не несколько столетий, как считает Давыдов. Институционализированные формы самоуправления складываются в античном полисе две с половиной тысячи лет назад. Что касается других его понятий, то что такое «сверхуправление», я с некоторым напряжением понять еще могу, а что такое «антиуправление» — не постигаю. Это напоминает мне понятие «антикультура», которое встречалось в годы моей научной юности.

Алексей Платонович признается, что не смог найти в оппозиции «репрессия — поощрение» места для личности как субъекта развития. Поэтому напомню ему, что авторепрессия и автовознаграждение — универсальный механизм духовной жизни, т. е. механизм становления и развития именно личности. Интериоризовать мир высоких норм и ценностей можно только в контексте напряженного внутреннего существования, в контексте постоянного суда над собою. Вспомним «Размышления» Марка Аврелия или «Исповедь» Блаженного Августина.

Игорь Клямкин: По-моему, различие ваших подходов не столь значительно, каким выглядит в полемике. В своем выступлении я пытался примирить позиции, но, похоже, не получилось…