Дмитрий Губин - Русский рулет, или Книга малых форм. Игры в парадигмы (сборник)

Впрочем, не только экономический. Один из потенциальных приверженцев «2 go 2 Goa» рассказал, что уже вбил в PowerBook всего Достоевского, Бунина и, черт его знает, Батюшкова – всегда мечтал иметь время на чтение, но понимал, что жизнь так и кончится, а времени не будет. «Знаешь, я благодарен кризису, – сказал он. – Я устал зарабатывать, не имея сил даже подумать о том, куда мне столько. Устал менять раз в два года ноутбук и раз в три года машину. Это тупорылость – бежать быстрее всех просто потому, что все бегут».

«Вас становится подозрительно много», – криво улыбаясь, ответил я ему, потому что сам только об этом и думал, когда принимал решение уйти из начальников во фрилансы.

«Тогда сделай вывод из этого», – сказал он. – «Какой?» – «Если в результате кризиса все решили уехать в Гоа, значит, причина кризиса в том, что образовалась критическая масса решивших уехать в Гоа».

2008

Все пытаются предсказать развитие кризиса; главных методов два: расчета и аналогии. То есть либо проводится параллель с 1998-м, и график старого кризиса накладывается на наши дни – либо цены на нефть переводят, скажем, в потребительскую активность. А еще для предсказаний можно использовать карты таро.

Мне проще: я смотрю на кризис с точки зрения греха. Ну, знаете, есть такое старомодное мнение, что провидение наказывает за дурное поведение, то есть за грехи: krisis по-гречески значит «решение». Что, спрашивается, делали мы не так, коли достается теперь на орехи?

В веру свою никого не крещу, но давайте посмотрим, кто ходил в героях век назад. Путешественники. Поэты. Военные. Инженеры. Изобретатели. Летчики. Хирурги, вирусологи, вообще врачи. Загляните как-нибудь, даже не будучи беременным, в питерский Институт Отта – это же не роддом, а сотворенный архитектором Бенуа гимн науке. Там каждый лестничный марш ликующе поет о том, что наука побеждает болезнь, а скоро победит и смерть (и больше так строить не будут).

То есть век назад кумирами были исследователи мира – а если какие-нибудь актеры в этот список и попадали, то на правах украшения. Основу составлял все же принцип открытия – хотя бы Станиславским «школы переживания».

Чтобы составить список сегодняшних кумиров, достаточно пощелкать по телеканалам: все кумиры сегодня там, и телеведущий – главный среди них. В программе «Временно доступен», которую я полгода назад по капризу судьбы стал вести вместе с Дмитрием Дибровым, половина гостей именно телеведущие – если не по основной профессии, то по смежной. Хороший телеведущий – тот, кто создает запоминающийся образ. Зачем образу познавать мир? Когда мы выясняем у гостей – а как вы изменились, а какая последняя книга потрясла, а что страшного вокруг происходит – вопросы часто падают в пустоту. «Мы люди-образы, нас любят, вот и все ценности, не грузите».

Телевидение – это самый убогий с точки зрения поиска истины источник, и это причина, по какой я телевизор не смотрю. Быстрая смена картинок и крохотные цитаты, ставка на эмоцию – это как пролетевшая мимо модница. Радио по своим возможностям сложнее телевизора, журнал – сложнее радио, книга – сложнее журнала, а интернет – сложнее всего перечисленного, потому все перечисленное в себя включает. Телевидение как инструмент не годится для исследования мира, оно технологически лживо и криво, и, например, прямой эфир – просто один из способов выпрямления телевизионной кривизны.

Надеюсь, вы понимаете, к чему я веду. Поколения, черпающие информацию о мире через телевизор; доверяющие телевизору и мечтающие в телевизор попасть, совершили грех подмены мира иллюзией мира. Они перестали изучать Землю, мир, себя – и стали потреблять телевизионный продукт. Ведь консьюмеризм с его пирамидой искусственно созданных потребностей есть просто ориентация на телекумиров. У этих-то милых людей в шкафу всегда 500 пар обуви, как у героини Сары Джессики Паркер, – а с исследователя-то Пржевальского что можно было взять, кроме одной лошадиной силы?

Телевидение как главный информационный канал и завело нас в кризис.

2009

Из Москвы ко мне в Питер недавно приехали друзья друзей, прослышавшие, что квартиры в Питере рухнули в цене, – что, к слову, неправда. Меня им рекомендовали как знатока Петербурга и питерской недвижимости, что было правдой наполовину.

Разочарованные высокими ценами на современные и, на мой взгляд, вполне кошмарные дома из железобетона, они с энтузиазмом выслушали мой рассказ о старых домах в центре: для них действительно получалось не очень дорого. Однако из первого же старого дома они выскочили с криком: «Но это же комар и развалины!» – им плевать было, что там стены помнили Андрея Белого. Да хоть Черного! (Про которого, полагаю, они тоже не слыхали).

Вдобавок ко всему с собой эти инвесторы прихватили отпрыска, учащегося на таможенника, о чем с превеликой гордостью сообщили. Отпрыск оказался волооким, розовощеким и пухлогубым недорослем, умудрившимся ни разу к 20 годам в Питере не побывать. Перед тем, как отбыть на очередной просмотр, родители уговорили меня «хоть немного показать парню Санкт-Петербург».

В машине дитятя:

а) попросил поставить радио с русской попсой;

б) на Дворцовой площади сказал, что «неа, Москва круче, там дома выше» и спросил, а «где здесь торговый центр вроде Манежки»;

в) узнав, что в Караганде, потому как в питерском центре такие центры некуда помещать, разочарованно протянул – «ну вы и живете…»

В Эрмитаж он пойти отказался. Но когда проезжали мимо «Авроры», попросил притормозить и помчался, как заяц, на крейсер. Когда же я сунул вахтенному сотенную за проход на капитанский мостик (на пропускании на мостик за мелкую мзду матросик делал свой бизнес; непонятно только, делился ли с капитаном), недоросль и вовсе счастливо осовел, доверительно икнув мне в ухо, что никаким таможенником он, на хрен, быть не собираются, потому что тогда его «или убьют, или посадят», что это отмазка для родаков, а мечтает он о «Фабрике звезд».

И я его как-то сразу после этого полюбил.

2009

Не так давно я встретил в ночи знакомого, назовем его Миша, с болезненно воспаленными глазами. «Давай бухнем», – сказал Миша мне и потащил в ночной бар, хотя ему, как мне показалось, впору было трезветь, а не добавлять.