Юрий Безелянский - 5-ый пункт, или Коктейль «Россия»

Как вам нравится выражение «милые эстеты»? Как раз на очереди Владимир Набоков, эстет, нет, мастер, гроссмейстер эстетизма (тут тебе и поэзия, и коллекционирование бабочек, и футбол, и Лолита). Летом 1993 года в Коктебеле проходил Первый всемирный конгресс по русской литературе. В одной из его секций шла оживленная работа — дискуссия под названием «Владимир Набоков — русский писатель:??? или!!!». К окончательному выводу, с каким знаком оставить писателя — с вопросительным или восклицательным, специалисты не пришли. По корням Владимир Владимирович Набоков процентов на 90, а то и больше — русский. Мать — Елена Рукавишникова из рода сибирских золотопромышленников. Отец — Владимир Набоков — потомок старинного княжеского рода, корни которого восходят, очевидно, к обрусевшему татарскому князю Набоку Мурзе из XIV века. Но вот по творчеству — русский писатель или не русский — тут яростные споры. Не будем в них участвовать. Не наша задача.

В 1919 году 20-летний Набоков со своей семьей на греческом судне «Надежда» покинул Россию. И больше Владимир Владимирович в нее не возвращался. Сначала была «дымка оптимизма», что он вернется. «Думаю, что мы расстались с мыслью о возвращении как раз в середине тридцатых, — писал Набоков. — И это не имело большого значения, ибо Россия была с нами. Мы были Россией. Мы представляли Россию. Тридцатые были довольно безнадежными. Это была романтическая безысходность».

Вот только начало стихотворения Набокова «Россия» (1919):

В другом стихотворении «Панихида» написано иначе: с болью…

Но чем больше отдалялась Россия от Набокова, тем сильнее он по ней тосковал.

Подобные строки можно множить и множить.

Однако, как замечает критик Константин Кедров, «в отличие от Герцена Набоков оплакивает не покинутую, а навсегда потерянную Россию. Не Россию, которую мы потеряли, а Россию, которой уже никогда не будет (а следовательно, и не было). В «Бледном пламени» в видениях короля-изгнанника возникает некий снежноледяной рай уже не как нечто существовавшее, а скорее как игра воображения».

Чудится… Видится… Мерещится… Все как во сне, недаром Набоков однажды сказал: «Вся Россия делится на сны».

Вместо старой России — новая. Советская. Неведомая и чужая. Интересно, что Набокова тем не менее раздражали антисоветские анекдоты. «Лакеи украдкой смеются в лакейской над господами».

В эмиграции с 1922 по 1936 год Набоков проживал в Берлине, «но представьте себе, — замечал писатель, — я совершенно не говорю по-немецки, потому что не любил немцев до Гитлера и после Гитлера».

Три года Набоков жил в Париже. А 28 мая 1940 года сошел с парохода «Шамплэн» в нью-йоркском порту — и начался американский период жизни. В Нью-Йорке Владимир Владимирович сразу почувствовал себя «своим». «Все-таки здесь нужно научиться жить, — рассказывал он. — Я как-то зашел в автоматический ресторан, чтобы выпить стакан холодного шоколада. Всунул пятак, повернул ручку и вижу, что шоколад льется прямо на пол. По своей рассеянности я забыл подставить под кран стакан. Так вот, здесь нужно научиться подставлять стакан!»

Да, еще как научился он «подставлять стакан»! Англизированный с детства, Владимир Набоков без всякого труда стал американцем и американским писателем. Он писал по-русски и по-английски и свой английский переводил на русский. Америка стала для него «вторым домом в самом реальном смысле этого слова». В отличие от подавляющего числа русских эмигрантов, Набоков не страдал и не мучился и не пытался при первой возможности рвануть обратно. Нет, страна изгнания стала его родиной, и он был вполне удовлетворен своей судьбой, а ностальгические стихи — для пряности жизни.

Из рассказов Набокова:

«Как-то я зашел к парикмахеру, который после нескольких слов со мной сказал: «Сразу видно, что вы англичанин, только что приехали в Америку и работаете в газетах». — «Почему вы сделали такое заключение?» — спросил я, удивленный его проницательностью. «Потому что выговор у вас английский, потому что вы еще не успели сносить европейских ботинок и потому что у вас большой лоб и характерная для газетных работников голова».

«Вы просто Шерлок Холмс», — польстил я парикмахеру.

«А кто такой Шерлок Холмс?»

В 1961 году Набоков поселяется в Монтрё (Швейцария) в отеле «Монтрё-Палас» — в своем последнем пристанище. «Череда занимаемых комнат находится на шестом этаже, отсюда открывается вид на Женевское озеро, звуки которого слышны сквозь растворенные двери маленького балкона».

Швейцария! «Безупречная почтовая служба. Отсутствие докучных демонстраций и злостных забастовок. Альпийские бабочки. Сказочные закаты прямо на запад от моего окна — озеро в блестках, расколотое солнце! Не говоря уже о приятном сюрпризе метафорического заката в столь очаровательной обители». Так писал Владимир Набоков. Именно здесь, в этой тихой красоте, он и закончил свой жизненный путь 2 июля 1977 года. Если быть точным, он умер в больнице в Лозанне.

В 1999 году в Америке шумно, а в России скромно отмечали 100-летие со дня рождения Владимира Набокова, занявшего достойнейшее место на мировом литературном Олимпе. Вот некоторые заголовки отечественных газет:

«Последний дворянин в русской литературе» («Литературная газета»).

«Творчество Набокова можно рассматривать как прощальный парад русской литературы XIX века» (журнал «Итоги»).

«Свирепый маэстро головокружительного искусства» («Век»).

«Сердитый мастер слова» («Независимая газета»).

«Он в Риме был бы Брут…» («Московские новости»).

Критик Александр Вяльцев замечает: «Романы (да и рассказы) Набокова не легко запомнить. Ибо в них нет ничего, кроме приключений языка («…я-то сам лишь искатель словесных приключений»), пестро раскрашенного воздуха…»

Кому-то нравится Набоков, кому-то нет. Не будем спорить и навязывать свои вкусы. Кому — Набоков, а кому — Бубеннов с Бабаевским и прочие кавалеры Золотой Звезды. А вот был несколько странный поэт 60-х годов Сергей Чудаков, он посвятил Набокову стихи, и в них есть такие строчки: