Алексей Стражевский - От Белого моря до Черного

— Устает, — говорит хозяин. — Как-никак двое ребят. Да и со мной мороки немало, вернее — беспокоится. Ведь я как уйду часов в 11 вечера, так бывает что и до утра…

Мы ни о чем не спрашиваем.

— Работа у меня знаете какая?

— Немного догадываемся, — отвечаю я.

— Да, работаю в уголовном розыске. Откровенно говоря, устал. Для меня, как и для любого здешнего жителя, знакомство с новыми людьми приятно.

Сначала мы говорим «о жизни», рассматриваем фотографии, перебираем места, где кто бывал, выясняем, нет ли у нас общих знакомых. Зина приносит жареную картошку и соления разных сортов. Все собственного производства: к этому казенному домику, обычному жилищу шахтерской семьи, полагается клочок землицы, там у наших хозяев садик и огород. Владимир большой любитель огородничества, семена для своих помидоров он выписывает из Болгарии. А жена — высокий специалист по части солений и маринадов…

Постепенно беседа сама собой выруливает к темам, которые больше всего волнуют нашего хозяина. Теперь говорит главным образом он сам, говорит о своей трудной работе. Она необычайна, эта работа, в ней есть таинственность, воспетая Конан-Дойлем и всей бесчисленной толпой его подражателей; но суть ее у нас не в том, чем спекулируют сочинители детективных романов. Надо обладать большим равнодушием к людям, чтобы бесстрастно запутывать и распутывать клубки вокруг человеческих судеб. Владимир таким равнодушием не обладает. Полтора года работы в уголовном розыске стоили ему немало…

В давние времена у шахтера была одна отрада: выпить с получки, одурманить себя алкоголем и заявить, что ты кум королю. А где пьянство, там и драки, и поножовщина, и забвение всех моральных принципов. Нужда подбивала к воровству, водка придавала решимости…

Условия жизни в нашем социалистическом государстве меняются с неслыханной в истории быстротой. Привычки, традиции изменяются медленнее, чем материальные условия, шахтер живет теперь хорошо, у него высокий заработок, хорошее жилье, рабочие клубы, кружки самодеятельности, безграничные возможности для самообразования. И все же пьянство еще не изжито. А подавляющее большинство преступлений связано с пристрастием к алкоголю.

Почти все преступления совершаются молодыми людьми, взрослый преступник — большая редкость. Казалось бы, это плохо согласуется с тем, что преступность, как и пьянство, — наследие прошлого. Объяснить это кажущееся противоречие нетрудно. Молодежь восприимчива к влияниям, она не обременена ответственностью за семью, ей свойственна жажда риска.

Исчезла нищета, былой побудитель к воровству, но пренебрежение к труду, сочетающееся с тягой к увеселениям и роскоши, — не менее опасный, чем пьянство, фактор, ведущий к преступлению.

В Донбассе не нужно далеко ходить за примерами «шикарной» жизни. Многие высококвалифицированные шахтеры имеют собственные автомобили, их дома обставлены со всем доступным комфортом, немалые суммы они оставляют при случае в ресторанах. У иного желторотого птенца, наслушавшегося с детского сада, что ему доступно все на свете, на уме только пользование дарами, а чем они добываются, дело не его.

Итак, основной контингент, с которым приходится иметь дело работнику уголовного розыска, это молодежь. Это грустно, но в то же время это облегчает борьбу. Нет закоренелых преступников. Легко поддавшись соблазнам, эта молодежь откликнется и на доброе влияние.

Случалось, что парням, скомпрометировавшим себя уголовным прошлым, отказывали в доверии там, куда они приходили на работу. Это толкало их обратно…

При действенной помощи городской партийной организации Владимир отстоял в управлении треста идею молодежной бригады из числа бывших правонарушителей и тех, кто был вырван из среды, оказывавшей дурное влияние. И что же? Парни работают на совесть и уже почувствовали вкус трудового соревнования.

Не все идет гладко. Случаются рецидивы. Досадно бывает выслушивать: «Вот видите, что получается с вашими затеями». Но еще больнее внутреннее чувство обманутого доверия. Однако разочарования редки. Вот как раз сегодня он спускался в шахту, чтобы разобраться с последним происшествием. Пропал большой моток кабеля. Подозревали, конечно, бывших воров. Владимир принял меры. Сегодня он узнал, что кабель нашелся.

Нет, работать можно! Все же больше, несравненно больше светлого в человеке, только умей докопаться до него. И оно победит.

Владимир учится заочно на историческом факультете Ростовского университета. Мы проходим в его крошечный кабинет, оборудованный там, где следовало бы находиться ванной. Самодельный стол весь завален книгами, тетрадь раскрыта на недописанной странице.

— Когда же вы занимаетесь?

— Ох, по-всякому, — вздыхает Владимир. — Вот сейчас, наверное, занимался бы, если бы не затащил вас к себе…

— По ночам зубрит, — говорит Зина с жалобой в голосе.

— Тоже бывает, — сознается муж.

Он надевает пальто, сует пистолет в боковой карман и вместе с нами выходит из дому.

Мы довезли Владимира до перекрестка, он попрощался и канул в ночь. Где-то кто-то, возможно, его ожидает, а может быть, он и сам не знает еще, с кем повстречается во тьме, о какую споткнется черную нить…

И если, как это часто случается, бесплодным окажется ночной поиск, он будет счастлив своей неудачей.

Переночевали в Каменске и едем в Ростов через сухую и почти голую каменистую степь. Глинистый сланец, очень древний и очень твердый, тот самый, который громоздится в шахтных отвалах, поднятый с сотнеметровой глубины, здесь то и дело выходит на поверхность. Довольно часто его пласты, поставленные под крутым углом, образуют низкие гребни, скорее даже жесткие ребра, едва возвышающиеся над общим уровнем местности. Порой они совсем не видны в рельефе, и только когда едешь по грунтовой дороге, вдруг замечаешь, что попал будто бы на мостовую. Впрочем, нам мало остается иметь дела с грунтовыми дорогами: шоссе, которое тянут из Ростова в Воронеж, приближается к Каменску.

Скудная эта степь; на пути от Лихой нам долго не попадается никаких населенных пунктов. Но вот, приближаясь к городскому конгломерату Шахты — Артем, мы снова встречаемся с типичным донбасским ландшафтом. Громадные терриконы (земляные конусы), отвалы пустой породы, видны за много километров. Они правильной конической формы и очень напоминают вулканы, особенно когда в летнюю жару на вершине или где-то на склоне курится дымок от самовозгоревшихся вкраплений угля.

Маячат вдали эти терриконы, подобно цепи сопок, одни повыше, другие пониже, и вы привыкаете к их порядку. Но вы приближаетесь, следуя изгибам дороги, и они перестраиваются, заслоняют друг друга, а потом вы замечаете под ними зеленые кудри садочков и белые кубики — жилища горняков. Есть что-то японское в этом ландшафте — вулканические конусы и у их подножий домики в зелени садов.