Тимофей Прокопов - Столетие тайн и загадок: XVIII век в историко-приключенческих романах М. Н. Волконского

К этому остается добавить еще одно весьма существенное уточнение: Волконский восстанавливал цепь казавшихся случайными явлений не как историк, а художнически преобразуя их в энергичное, почти драматургически остро развивающееся повествование, добиваясь этим повышенной его занимательности. Журнал «Вокруг света», представляя в 1903 году книги Волконского своим читателям, очень точно отметил, что это «романы действия, где события часто сходятся с вымыслом и запутанная завязка, полная таинственности, отвлекает нас от действительности».

И на самом деле: действие, действие и еще раз действие — таково творческое кредо Волконского, которое позволило ему превзойти в читательских симпатиях и предпочтениях всех других беллетристов-современников, избравших, как и он, для художественного освоения великую российскую историю. Но помог в этом Волконскому также и сам полюбившийся ему восемнадцатый век, к которому и доныне не иссякает повышенный читательский интерес.

Среди двух десятков историко-приключенческих романов Волконского, посвященных загадочному, мистическому, интереснейшему в истории государства российского восемнадцатому столетию, есть один, который писался им с особым благорасположением, и оттого получился он мечтательно-поэтическим, сентиментально-трогательным, хотя в основе его большая человеческая драма. Это роман «Князь Никита Федорович», которым открывается наше Собрание сочинений одного из самых блистательных исторических беллетристов начала XX века. С любовью, с неутаиваемой симпатией и состраданием к драматичной судьбе героев писался этот роман. Объясняется эта его личностная пристрастность по крайней мере двумя причинами. Во-первых, само время — послепетровское — было на редкость увлекательным и для историков, и для романистов. А во-вторых — и это, пожалуй, главное, — герои лирического романа не кто иные, как Волконские, не такие уж и далекие предки автора. А у кого не дрогнуло бы сердце, попадись ему какое-то новое имя из собственного родового древа или самый малый факт из жизни тех, кто зачинал твою фамилию? Разве что иваны, родства не помнящие, остались бы здесь равнодушными.

Об этом же послепетровском времени и об этих же его действующих лицах написал интересный роман и Карнович, выбрав для него точное название, передающее характерную черту происходивших вокруг императорского трона событий, — «Придворное кружево». Наверное, любопытно будет нам сторонним читательским взглядом посмотреть, как отнеслись, что извлекли и о чем сочли нужным рассказать читателям два художника, когда изучали драматическую историю жизни семьи Волконских в эпоху царствования Анны Иоанновны.

Михаил Николаевич Волконский, конечно же, читал — и не без ревностной увлеченности — роман Карновича. Но так случилось, что, очевидно, в то же время в руки ему попала и книга В. Андреева «Представители власти в России после Петра I», вышедшая в 1871 году. Наверное, не один раз он горестно останавливался на странице, где рассказывалось о том, что его пращур Никита Федорович Волконский оказался в числе шести шутов, своевольно назначенных Анной Иоанновной.

«Князь Голицын, — читаем мы в книге Андреева, — прозванный в шутовстве Квасниным, был сделан шутом за то, что, быв за границей, принял католическую религию. Князь Волконский, другой шут Анны, имел должностью присмотр за ее гончею собакою. Прочие шуты были Апраксин, Балакирев, Педрилло и Коста».

За что же был так наказан князь Волконский? Об этом мы с немалым интересом читаем уже в романе, в котором автор поведал нам трагическую историю возвышенной и чистой любви князя Никиты Федоровича и Аграфены Петровны, дочери императорского резидента в Курляндском герцогстве Петра Михайловича Бестужева.

Роковую роль в судьбе молодых людей сыграл тот самый господин Случай, который и в других романах Волконского едва ли не главный герой. Однажды красавица Бестужева решила проучить гордячку Анну, герцогиню Курляндскую. Готовясь к балу, она обила всю мебель в гостиной той же тканью, из которой сшила себе бальное платье Анна Иоанновна. Злопамятная герцогиня, через несколько лет занявшая российский императорский трон, жестоко расправилась с четой Волконских: Аграфена Петровна до конца дней своих стала монастырской узницей, а обезумевшего князя отрядили в шуты.

Историка Карновича, взявшегося за роман о судьбе Волконских, привлек внимание аспект чисто политический, а не личностный. И в результате Евгений Петрович написал книгу о том, как Аграфена Петровна Волконская (она главная героиня «Придворного кружева») оказалась в водовороте дворцовых интриг и даже в числе вдохновителей заговора против императрицы, за что и понесла суровое наказание.

Перед нами, таким образом, две альтернативные художественные версии, представляющие читателям одну и ту же разыгравшуюся почти триста лет назад драму. Но не будем судить, кто из авторов прав, кто ошибается. Ошибемся, не будем правы безусловно мы, если возьмем на себя такую самонадеянную третейскую миссию, потому что и Карнович, и Волконский, взглянув так очевидно по-разному на частные, неофициальные факты истории, написали о них хорошие книги. И это-то для нас самое привлекательное.

По мере разраставшегося интереса к восемнадцатому веку Волконский все более отрывался от влияния Карновича и пришел в конце концов к полной самостоятельности и в выборе тем, и в оценке исторических деятелей.

История восемнадцатого столетия представала в романах Волконского вовсе не в той хронологической последовательности, в какой она свершалась на самом деле. Мы можем только предполагать, что книги им создавались в ходе несистематизированного, любительского изучения попадавших в его руки первоисточников, а также по мере проникновения в те или иные исторические эпизоды, почерпнутые из документов.

Некоторые страницы русской истории задерживали внимание писателя не надолго, и читатели получили в результате один-два его романа, как, например, время царствования Елизаветы Петровны (правда, роман о ней «Кольцо императрицы» из числа лучших). Волконский крайне отрицательно откосился к Екатерине II, оттого о ней самой писать всячески избегал. Но были в восемнадцатом веке у Волконского и свои пристрастия, к которым он обращался постоянно в течение всей своей жизни. Это Бирон и бироновщина, граф Калиостро (под разными обличьями) и другие маги, мистики, масоны (о них у Волконского девять романов), наконец, эпоха Павла I, о которой повествуется в семи его книгах.

«Почему так много о Павле?» — без конца задавали вопрос писателю современники. В конце концов он принужден был дать обстоятельное пояснение в предисловии к роману, ставшему последним, — «Слуга императора Павла» (1916). Коротко приведем доводы Волконского, поскольку они помогут нам понять авторскую позицию.