Лев Аннинский - Русские и нерусские

Оставляю в стороне вопрос о репутации. Без ущерба, наверное, не получалось, но если репутация сводилась к тому, в какой состоишь команде («на чью мельницу льешь воду»), то я от такого ущерба не страдал, тем более, что предпочитал мельницы ДонКихота. А ерничал — потому что сражаться с мельницами не давали. То есть трибуны не было. «Вали отсюда, ты не наш».

Теперь-то ситуация другая, высказаться могу в любой момент, веду постоянные рубрики в журналах «Родина» и «Дружба народов», где читатель, которому я нужен, найдет меня, когда захочет, так что ходить по другим редакциям нет нужды. Но в эпоху, когда было два монастыря: «Октябрь» и «Новый мир», с соответствующей чистотой рядов, — меня эта чистота иногда доводила до ступора, ия от столь малопочтенного чувства объявлял: раз меня ни туда, ни туда не подпускают, — назло пролезу и туда, и туда. Один раз это удалось — в 1962 году; еще раз, уже из чистого озорства я повторил это в 90-е годы, напечатав статьи в газетах «Сегодня» и «Завтра», — чего не сделаешь в карнавальной ситуации!

Почему карнавальной? Есть что-то от театра масок в нынешней разборке либералов и антилибералов. Да и в жесте Марии Васильевны Розановой — тоже. Я бы никогда не употребил слово «христианин» для рекламы собственной храбрости. И зверинца не вижу. Входя в «клетки», нахожу не тигров, пантер и волков, вижу людей. Хотя люди и думают о себе, что они крутые тигры, хитрые пантеры и глупые волки.

Сварить бы их всех в одном котле. То-то была бы соборность!

Воровская, варнацкая, ссыльная,

Все гуляет да плачется Русь,

Ну, а в чем сторона ее сильная,

Я другим объяснить не берусь.

Александр Городницкий,

«Мне смертию «ци» угрожало»

Чтобы не напускать туману, объясню сразу, откуда идет острота, использованная мной в этом подзаголовке. Век назад, в пору, когда российская социал-демократия выясняла отношения с разными социальными силами (именно тогда «в поле марксистского теоретизирования» попала интеллигенция, и из этого много чего «вышло»), — так вот: тогда теоретики партии бились из-за формулировок; какой-нибудь предлог или союз мог стать причиной яростных сшибок и принципиальных разрывов. Иронизируя над таким буквоедством, один из теоретиков и пустил шуточку, получившую в партийных кругах некоторое хождение (я ее нашел у Рязанова, но был ли он автором остроты, не знаю): «мне смертию «И» угрожало».

Эпоха минула, Рязанова ухайдакали в ОГПУ, шуточка подзабылась.

А почему я ее вспомнил, легко понять из суффиксов двух слов, произросших из латинского корня «интеллего». В русской речи, как известно, суффиксы значат больше, чем корни. Вот и вслушайтесь: интеллигентский и интеллигентный — есть разница?

Еще какая!

А куда мы в таком случае прицепим слово «интеллигент»? К интеллигентности или к интеллигенции? Это вам не нюансы литературности, от этого приговор зависит.

Химера в семи измерениях

Определимся же, о чем и о ком речь.

И в застрельной статье академика Петровского, и в залпах его оппонентов, и в том, как весь этот тир окрестила «Литературная газета», — речь идет вроде бы об «интеллигенции», и «интеллигент», собственно, это тот, кто к ней, «интеллигенции», принадлежит.

Если ее «нет», то и его «нет».

Далее академик показывает, что интеллигенция как понятие — химера. Все приписываемые ей качества — мнимы. По старой традиции, Гомеровых еще времен, этих приписываемых качеств он насчитывает — семь. И все семь опровергает. Либеральность? Но ведь не только интеллигент кричит о свободолюбии. Образованность? Но планка образованности подвижна. Творческая потенция? Но как быть с теми интеллигентами, которые не заняты творчеством? Оппозиционность? Но разве только интеллигенция оппозиционна? Интеллект? Но компьютерный взломщик тоже интеллектуален. Просветительство? Пушкинист и мулла — оба просветители, а как их объединить? Демократизм? Что, рабочие — не за демократию?

Впрочем, «рабочие», по А.Петровскому, такая же химера, как «интеллигенты».

Логически выстроенная модель, атакуемая логическими же тестами, на глазах дематериализуется.

Интересно: каким же магическим образом на месте этой химеры возникает у Петровского столь ярко выписанный им приснопамятный «инженер-попутчик» второй половины 20-х годов, который целует дамам ручки, а потом признается следователю, что хотел взорвать завод? В какой роковой момент мнимость вдруг наполняется плотью и наливается кровью? И еще: что это за химерическое словцо, сотрясающее воздух, если из него такая желчь хлещет?

Откуда словцо?

Откуда словцо — задачка, соблазнительная для филологов, но мало что объясняющая в исторической реальности, потому что слово могло оказаться и другое. Да, Боборыкин попал в точку, но геометрическое место точек сложилось до Боборыкина. Слово «интеллигенция» обнаружено в дневниках Жуковского; бытование этого слова в добоборыкинские времена зафиксировано Львом Толстым в «Войне и мире».

Слово-то, может, и случайное, а вот наполнение слова — плотью, кровью! — не случайно. Оно зависит даже и оттого, через немецкий язык (ученая тяжесть!) или через польский (огненная легкость!) проникало оно в русскую речь. И за кем закреплялось. Это верно, что до революции девушка, окончившая гимназию, могла считаться интеллигентной, но еще более верно то, что интеллигентами еще до того, как та девушка окончила гимназию, стали называть студентов, не кончивших курса и шедших подрабатывать репетиторами в богатые дома. Тут уж жди «лишнего человека», выламывающегося из дворян, потом разночинца и, наконец, патлатого бомбиста, орущего: «Дело надо делать, господа!» — тоже интеллигент.

Тут-то и засекает его Боборыкин: с народом в башке и с наганом в руке. И дело — как раз есть: власть трясти. И сплелась, спаялась, спеклась в революционном тигле совершенно определенная, реальная, нехимерическая общность. «Интеллигенция»? Да. И непременно — с определением: какая? — не в качестве параметра к отвлеченной модели, а в качестве конкретного ярлыка, прилепленного конкретной эпохой к конкретной группе.

Так какая же интеллигенция?

«Русская»? Еще нет: для того, чтобы она ощутила себя в качестве «русской», должны выяснить свои отношения революционеры не только из Питера, но и из Бунда, с Кавказа и т. д. А вот отношения с властью выясняются однозначно: идет ли эта интеллигенция против власти? Идет! Одни считают, что она слишком шустра, и называют ее нигилистской, другие — что слишком робка, и называют ее мягкотелой. С этой презрительной стороны лепится к ней еще более смачное: «гнилая».

Изнутри Георгий Федотов предлагает гениальную формулу: интеллигенция — религиозный орден с отрицательным богом. «Вехи» лучший памятник этому нервному взлету.