Кнут Гамсун - Духовная жизнь Америки (пер. Коваленская)

Это шумливая, скандальная публицистика, отъ которой идеть дымъ револьверныхъ выстрѣловъ и съ которой чувствуются сжатые кулаки. Въ ней подкупленныя передовыя статьи, желѣзнодорожныя рекламы, поэзія объявленій, городскія сплетни. Это удивительная публицистика, переполненная скандалами судебныхъ засѣданій, воплями желѣзнодорожныхъ крушеній, громкими криками патріотическихъ банкетовъ, ударами паровыхъ молотовъ большихъ фабрикъ, словами Божьими, — при каждомъ издающемся листкѣ всегда бываетъ свой пасторъ, — дамской поэзіей «луннаго свѣта» на озерѣ Тенесси, любовью въ Бостонѣ, двумя столбцами объявленій о разводахъ, тремя столбцами — о банковыхъ кражахъ, четырьмя столбцами о патентованныхъ медицинскихъ средствахъ — удивительнѣйшая публицистика — это крикъ цѣлой банды пиратовъ, создавшей ее.

Извѣстный во всей Америкѣ Буклинскій расторъ de Witt Talmage недавно высказалъ свое мнѣніе объ американской пресеѣ вообще въ своей статьѣ о воскресныхъ листкахъ: «Пресса установилась. Реформаторы какъ въ самой публицистикѣ, такъ и внѣ ея, — должны вдвойнѣ стремиться къ тому, чтобы въ ней поднялся нравственный уровень и чтобы она сдѣлалась орудіемъ добра. Наши газеты на цѣлый шагъ опередили міръ. Если мы сравнимъ теперешнія газеты съ газетами, выходившими 35 лѣтъ тому назадъ, то мы изумимся ихъ успѣхамъ въ литературномъ отношеніи.»

«Люди, служащіе теперешней преесѣ, много лучше тѣхъ, которые были 35 лѣтъ назадъ. Ихъ произведенія здоровѣе; даже въ свѣтскихъ газетахъ замѣчается все усиливающееся религіозное и нравственное направленіе. Газетная мораль можетъ помѣряться съ моралью проповѣдей. Да, пресса установилась».

Такъ какъ въ отзывѣ пастора не чувствовалось шутки и въ немъ не было ироніи, то янки показалось, что онъ говоритъ о вещахъ, о которыхъ не имѣетъ понятія, и нѣкоторые публицисты стали защищать своихъ предшественниковъ. Редакторъ «America» въ своей маленькой замѣткѣ возмущается словами пастора и отнюдь не раздѣляетъ его мнѣнія. Редакторъ говоритъ:

«Если мы сравнимъ наши воскресные листки съ ежедневными газетами, выходившими 35 лѣтъ тому назадъ, то мы найдемъ, что содержаніе послѣднихъ носило очень нравственный и патріотическій характеръ, тогда какъ теперь мы видимъ смѣсь пошлостей, сенсаціонныхъ извѣстій и скандаловъ, написанныхъ лишь съ серьезнымъ оттѣнкомъ. Нравственность воскресныхъ листковъ, можетъ бытъ, находится на одномъ уровнѣ съ пасторскими проповѣдями, но это очень прискорбное признаніе въ устахъ пастора».

Американскую публицистику можно только сравнивать съ мелкими копенгагенскими листками: она не терпитъ въ большомъ количествѣ лучшей литературы. Это бульварный товаръ, содержаніе котораго всецѣло создалось подъ вліяніемъ американскаго матеріализма.

Америка никогда не интересуется тѣми событіями, которыя уже отошли въ область прошедшаго. Такъ, если, напримѣръ, газеты упоминаютъ о томъ, что Модьевска выступала въ городскомъ театрѣ «Grand» или что Ментеръ игралъ въ оперѣ, или что Линде читалъ лекцію — это уже не интересуетъ публику, и газеты говорятъ объ этомъ лишь съ цѣлью описать наряды и прическу артистки, перечислятъ количество колецъ на ея рукахъ, сказать о томъ, сколько разъ ее вызывали, оцѣнитъ ея украшенія; вы напрасно будете искать въ газетахъ послѣ спектакля оцѣнки таланта, критики отвлеченныхъ разсужденій — вы не найдете ничего подобнаго. Кто будетъ писать эту критику и для кого?

Публицистика воспитывается газетчиками, газетчики — толпой, покупающей газету, индиферентной къ искусству; она состоитъ изъ предпринимателей, коммерсантовъ, пробѣгающихъ по утрамъ газеты, когда ѣдутъ въ омнибусахъ на занятія, или изъ ихъ женъ и дочерей, которыя сами присутствовали на спектакляхъ и видѣли собственными глазами прическу актрисы.

Кровавое изуродованное тѣло, найденное въ подворотнѣ, отчаянная биржевая игра, крупныя стачки, скандальная семейная драма — вотъ какія извѣстія принимаются съ интересомъ, это какъ разъ соотвѣтствуетъ развитію читателей и производитъ впечатлѣніе на ихъ одеревенѣлые нервы. Среди всего этого хаоса предпріятій, преступленій и несчастій въ каждой американской газетѣ помѣщается одинъ или два столбца съ новостями изъ частной жизни, интимныя сообщенія редактора, полученныя имъ изъ третьихъ рукъ, описаніе того, что по утрамъ читаютъ дамы, и т. д., - всо это называется «Locals».

Въ этихъ столбцахъ мы узнаемъ о бракахъ, рожденіяхъ и смерти. Подобно тому, какъ въ европейскихъ газетахъ помѣщаются извѣстія о дипломатическихъ посѣщеніяхъ высокопоставленныхъ особъ, такъ въ «Locals» говорится, что такой-то достойный гражданинъ сосѣдняго города посѣтилъ такое-то всѣми почитаемое семейство. Это, можетъ быть, жена какого-нибудь моряка съ внутреннихъ озеръ, пріѣхавшая навѣстить своего сына, каретникъ, или пастухъ съ прерій, пришедшій къ своимъ родителямъ — всѣ одинаково удостоиваются этой чести. Противъ этого нечего возражать, таковъ порядокъ и обычай страны, и 10 тысячъ абонентовъ ничего не имѣютъ противъ того, чтобы жена моряка служила предметомъ вниманія прессы. «Locals» самая приличная часть американской газеты, въ нее, по мѣрѣ возможности, не допускается криминальныхъ исторій и патентованныхъ медицинскихъ средствъ: «Locals» самое любимое чтеніе дамъ изъ общества.

Но иногда и въ этотъ отдѣлъ проникаютъ объявленія, рекламы объ особенномъ сортѣ головной помады или о корсетахъ, стихи на тему о дамскомъ туалетѣ или о новомъ подвозѣ мяса на рынокъ. Непосредственно послѣ разсказа о блистательной свадьбѣ или о счастливыхъ родахъ слѣдуетъ извѣстіе, озаглавленное «Смерть», при чемъ читатели чувствуютъ внезапное волненіе — опять одинъ изъ нашихъ дорогихъ соотечественниковъ покинулъ насъ! Можетъ быть это каменщикъ Фулеръ или племянница часовщика Броуна, который живетъ на улицѣ Adams въ домѣ № 16, или, можетъ быть, № 17. Кого только можетъ похитить у насъ смерть!

Потомъ читатель успокаивается и продолжаетъ свое чтеніе, онъ облегченно вздыхаетъ по мѣрѣ того, какъ выясняется дѣло.

Слава Богу, это не каменщикъ, а если посмотримъ повнимательнѣе, то, можетъ быть, это и не племянница. Если это только агентъ швейныхъ машинъ съ Приморскаго бульвара или кузенъ мистрисъ Кингслей, мужу которой 40 лѣтъ, — то и горевать нечего. Читаешь дальше, доходишь до половины, наконецъ, вчитавшись, начинаешь интересоваться и думать, что это, можетъ быть, какой-нибудь Конвей, живущій въ улицѣ Линкольна, а можетъ быть и въ другомъ мѣстѣ.

Читаешь съ удовольствіемъ и оживленіемъ, становится дѣйствительно интересно, въ данную минуту готовъ поклясться, что будешь читать только о смертныхъ случаяхъ. Далѣе оказывается, что дѣло идетъ лишь о какомъ-то столярѣ, который называется Гримшау или Смитомъ. Можетъ быть, и умеръ-то онъ отъ удара, что вполнѣ соотвѣтствовало бы той жизни, которую онъ, можетъ-быть, велъ. И читатель все дальше и дальше съ большимъ вниманіемъ, не пропуская ни одного слова, читаетъ со страстью и, въ концѣ-концовъ, съ бѣшенымъ остервенѣніемъ. Столяръ живъ. Остается всего четыре строчки и ни одного слова объ ударѣ! Не можетъ же этого бытъ мистеръ Доунингъ, Джемсъ Вилліамъ Доунингъ, который, можетъ быть, имѣетъ парикмахерскую поблизости отъ церкви баптистовъ? Стараешься крѣпиться, сгоряча рѣшаешь, что это навѣрное парикмахеръ, вѣдь это долженъ же бытъ кто-нибудь; это такъ же легко можетъ бытъ парикмахеръ, какъ и дама съ Франклинскаго бульвара, содержательница ресторана, въ которомъ подаются устрицы! Развѣ существуютъ какія-либо особыя причины, по которымъ парикмахеръ былъ бы избавленъ отъ подобной участи? Наконецъ, выпуча глаза, сдерживая дыханіе и вибрируя каждымъ нервомъ, читаешь слѣдующее.