Михаил Хейфец - Суд над Иисусом. Еврейские версии и гипотезы

Подобные мысли, верно, посещали авторов Талмуда: например, в талмудическом толковании о причинах гибели Храма есть размышление: «Первый Храм погиб из-за трех (главных) грехов: идолопоклонства, кровосмешения и кровопролития. Но из-за чего погиб Второй Храм, когда евреи соблюдали заповеди? Из-за беспричинной ненависти друг к другу. Это показывает, что беспричинная ненависть равна идолопоклонству, кровосмешению и кровопролитию вместе взятым» (трактат Йона 9б). Эта истина касалась не только убийственных распрей господствующей ортодоксии с иными сектами внутри иудаизма, но и конфликта с иудеохристианами: намек можно обнаружить в талмудическом тексте, где говорится, что за сорок лет до падения Храма за грехи народа перестали открываться его врата. 40 лет до падения Храма — это ведь дата казни Йешуа из Нацерета…

Трудно дать общую характеристику «Истории о повешенном», потому что как историк я понимаю, насколько условно и ненадежно восприятие любого текста мной, как и моим современником — в отличие от читателя, для которого этот текст некогда предназначался. Вон даже в XX в. переводчик-издатель и его единомышленники были искренно уверены, что их издание, мол, оттолкнет русских евреев от Йешуа и вызовет симпатии к гонителям. Значит, и в наше время возможно нечто похожее в какой-то категории читателей? И тем более на таких единомышленников могли расчитывать в средние века…

Но для обычного современного читателя агады Йешуа выглядит несомненно главным положительным героем талмудического сказания. Он умен («мамзеры — они смышлены», признают и мудрецы), великодушен, благороден, красноречив, прекрасно образован в религиозном смысле слова. Мученик. Жертва, самой своей гибелью победившая губителей…

Только не делайте ложного вывода, якобы в «Истории о повешенном» мудрецы противостоят Йешуа как отрицательные персонажи — положительному. В глазах авторов на их стороне была несомненная религиозная правда . Потому-то каждая сторона в конфликте, что пронизывает эту агаду, играет предписанную ей Богом роковую, трагическую роль. Талантливому, умному, образованному мамзеру , восставшему против Закона, что унижал его, выбрасывал его на задворки жизни, на край общества, противопоставлены те, кто хранил Закон. Тут не морализаторская драма в духе классицистов или сентименталистов, а конфликт шекспировского размаха. Из русских сюжетов на память приходит, скажем, «Капитанская дочка»: лихой, по-своему благородный и страстный Пугачев против туповатых и скучных оренбургских генералов. Ведь никто не считает, что Пушкин полагал «пугачевщину» справедливой, нет, поэт был дворянином и цивилизованным человеком, «русский бунт, бессмысленный и беспощадный», вызывал испуг и отвращение. Но мощная личность, дерзнувшая на вызов обществу, привлекали художника! Как в следующем веке же такая личность захватит автора «Хаджи Мурата» («С отсутствием добра Толстой еще может помириться, — писал В. Вересаев. — Но чего он совершенно не выносит, что вызывает в нем тоску, отвращение, почти ужас — это отсутствие все той же жизни, силы жизни».) В своем персонаже, в Йешу, авторы «Истории о повешенном» описали великую энергию, преобразующую мир, ту, что которую века спустя назовут «пассионарной» — именно под ее напором трусливо отступили мудрецы Израиля, которые, повторяю, для авторов Талмуда одновременно и несомненно обладали религиозной правотой. Но когда против Закона шла сила и воля наступающей волны жизни, эти «большие авторы» не могли не ощущать и иной, кроме Закона, некоей правды — Свыше.

И еще в «параллель» агаде вспомнилась мне при чтении «Истории о повешенном» легенда — эллинская легенда о Геракле. Может быть, тот «бродячий сюжет» тоже вдохновлял сочинителей «Истории»? Добродетельная Алкмена, ее муж Амфитрион, уехавший куда-то далеко, верховный бог, обманом принявший облик мужа и проникший к Алкмене, богатырь-младенец, которого Алкмена родила и который свое мамзерство должен был искупать подвигами. Только эллинский герой искупал внебрачное рождение от бога подвигами физической силы, а на Йешу — подвигами образования («И выучивал это Йешу за день столько, сколько другой выучивал за много дней»…)

Думается, что эта потаенная симпатия обычных евреев к своему, на еврейский лад былинному еретику-богатырю, отразилось в современном анекдоте:

Пикируются ксендз и раввин.

— Ну, что у вас за конфессия такая: всю жизнь вы раввин и раввин, выше никуда не прыгнете…

— А вы?

— Ну, если Бог даст, могу быть рукоположен в епископы.

— Всего лишь?

— Далее — кардиналом!

— Немного…

— Ну, знаете ли… Из кардиналов конклав выбирает в папы!

— Это что, весь предел?

— А чего вы хотите? Не Господом же Богом…

— Ну, не знаю, не знаю… Один из наших мальчиков уже сделал такую карьеру.

…Возможно, я ошибаюсь (кого-то мог пропустить в своих чтениях), но, кажется, кардинальный поворот в интересе евреев-интеллектуалов к образу и истории рабби Йешуа из Нацерета начался в XX веке (разумеется, речь веду о евреях, остававшихся верных своему народу и религиозной традиции). Исток приоткрыл, думается, лидер-основоположник культуры сионизма, историк и литературовед Йосеф Гдалия Клаузнер. В 1922 г. Й.-Г. Клаузнер выпустил монографию «Йешу ха-Ноцри, зманно, хайяв ве-торато» («Иисус из Назарета, его время, жизнь и учение»), вскоре переведенную на многие европейские языки. Естественно, сионист живописал Иисуса как гордого еврея, верного своему народу и осознававшего себя еврейским Мессией.

Клаузнер был поддержан своим великим современником, философом Мартином Бубером (к слову, страстным поклонником, собирателем и издателем хасидских сказаний). Вот что Бубер писал в «Двух типах веры»: «Я с юности воспринимал Иисуса как моего великого собрата… Мое собственное, по-братски заинтересованное отношение становилось все прочнее и чище, и сейчас я смотрю на него более прямо, чем когда-либо. И сильнее, чем когда бы то ни было, убежден: ему подобает занять важное место в истории веры Израиля».

Самым интересным исследователем в ряду этих сионистов мне видится упоминавшийся выше на этих страницах мой современник, нынешний почетный профессор Иерусалимского университета Давид Флюссер.

Немного о его научной судьбе. Давид (Густав) Флюссер родился в сентябре 1917 г. в Вене, выучился в Праге (специализация в университете — классическая филология и германистика). В 1939 г. переехал в Эрец-Исраэль, где изучал еврейскую историю. С 1955 г. доктор, с 1962 г. профессор Иерусалимского университета. Огромное воздействие на научную судьбу Флюссера, если судить по его трудам, оказали открытые в годы его молодости и позже тщательно им изученные «кумранские свитки» Мертвого моря. Именно новые источники убедили этого персонажа нашего эссе в еврейском происхождении христианства. В 1968 г. он издает самый популярный свой труд — «Иисус», в котором в максимально сконцентрированной форме изложил новаторские идеи по теме. Затем последовал «Иисус в контексте истории» (1969 г.) и, наконец, главное произведение — «Ха-яадут и мекорот ха-нацрут» («Иудаизм и происхождение христианства», 1979 г.)