Богдан Заднепровский - Национальная доктрина

Современная спекулятивная экономика отвечает исключительно целям либеральной демократии — демократии для буржуа, не для нации: она увеличивает число «господ», делая тираном каждого предпринимателя. Поэтому она опаснее даже монополизма и олигархии в чистом виде. Лишь воля нации и государственные механизмы, направленные на национальные интересы, могут вывести из этого ложного рыночного пути.

Далее относительно центрального понятия мифа о рыночной экономике — бизнесе. Существует два принципа ведения бизнеса. Первый заключается в том, что человек торгует, чтобы продать больше и в дальнейшем привлечь клиентов своим умением торговать, своим желанием угодить им. Это здоровый способ ведения дела. Он зарождает и в продавце, и в клиенте открытость, взаимоуважение и солидарность человеческих отношений.

Другой способ — это чтобы продать подороже, чтобы человек испытывал нужду в товаре и был бы должником. Этот способ хорош для тех, кто любит принуждать других и заставлять их угождать им. Здесь возникают отношения хозяин — раб, самодурство и ненависть, закрытость. Кстати, именно этот принцип ведения дел особо ярко исповедовали евреи в средние века и позднее в буржуазной уже формации. Их за это часто и порой заслужено порицали. Поэтому можно назвать этот тиранический принцип — «жидовским». Это не означает, что только еврейский бизнес им проживается, это общая негативная тенденция буржуазной формации.

С людьми, исповедующими подобный способ бизнеса необходимо непримиримо бороться. Борьба с «жидами» — это не борьба с евреями, не «антисемитизм» — нет, он тут не причем. Каждый народ заложник своей традиции, несет ее в мир, и отвечает за нее (порой это неприятно), поэтому слово «жидовский» давно стало нарицательным, как, например, «дизель» или «наган» и т. д. Оно выражает неприязнь к алчным и надменным людям, вне зависимости от их национальной принадлежности. Их не надо жалеть, потому что они никого не жалеют. За ними столько зла, что они порождают все новое и новое. Если они не будут этого делать и пожалеют кого-либо, то их сразу уничтожат, несмотря на их проснувшееся сострадание, в уплату долга многолетней ненависти и страданий. Для них «жидовский» способ и тупик, и средство выживания. Это как лже-инвалидность: если попытаешься «выздороветь», не сможешь себя обеспечивать как раньше, за счет других. То есть это — паразитизм. С паразитами есть только один способ справиться…

И, наконец, главное, что рушит миф о «рыночной экономике» — рыночная экономика заканчивается в сфере начисления доходов — она произвольна, контролируется не законами экономики, а законами психологии. Если и есть в начислении зарплаты экономика, то она не рыночная, а распределительная. «Даже когда „невидимая рука“ работает в высшей степени эффективно, ее действие может привести к крайне неравному распределению дохода. В условиях невмешательства государства, люди — и богатые и бедные — все же продолжают зависеть от унаследованного богатства, своих талантов и способностей, от удачи, половых и расовых различий. По мнению некоторых людей, распределение дохода в условиях нерегулируемой конкуренции является столь же произвольным, как и дарвинистское распределение пищи и добычи среди зверей в джунглях» — такой вывод делает главный жрец и апостол рыночной экономики П. Самуэльсон.

Начнем тему труда как ценности с эволюции «общественных формаций». Сначала был первобытно-общинный строй, он породил рабовладельческий строй, тот в свою очередь породил феодальный, феодальный породил капиталистический, капиталистический породил… Все эти общественно-исторические формации связаны со своими уникальными, только им присущими способами производства. Предыдущие способы отмирают, либо остаются в виде предосудительных пережитков.

Однако если внимательно приглядеться, то здание социального опыта — государство никогда не отбрасывает свои старые изобретения и достижения в области производства. Оно их непрерывно совершенствует. Трансформирует в более подходящие для современного человека модели сознания, адаптируя старое к новому. Сначала придумали мораль, позже право. Но от морали не отказались, даже наоборот усовершенствовали: создали религию. Отказались от религии, во имя науки. Да нет же, придумали новую религию под названием прогресс. Общественные механизмы отказываются от форм и содержания, но не от уже раз когда-то изобретенных социальных машин. То же самое происходит и со способами производства и довлеющими в их рамках формами государства. Появилось рабство как результат долгового права и расширения жизненного пространства в рамках возникновения первых государств — городов и соответственно товарного производства. Рабы обслуживали все отрасли товарного производства, сами были товаром, находились под полной личной зависимостью.

Далее возникли более крупные формы собственности и новые государства. Основное производство и форма собственности земля и ремесло. Чем сложнее труд, тем более он нуждается в свободе от личной зависимости. Сначала появляются города-коммуны в Средние века. Крестьянин не сразу становится крепостным, а тоже в рамках старого доброго долгового права и войны за частную собственность. Крепостные крестьяне обслуживали основную отрасль производства, были сами товаром, были лично зависимы. Короче они снова были рабами.

Новое время. Усиливается государственная власть, усиливаются города, появляется индустрия, капитал, денежное хозяйство. Крестьяне не нужны, нужны рабочие для городов и земли. Поэтому крестьяне становятся свободными от личной зависимости от своих господ, но теперь они лично зависимы от своих потребностей. Рабочие обслуживали основные отрасли производства, товаром стал их труд, также были зависимыми от своих потребностей. Заметим, что ближе к концу развития каждой общественной формации жизнь рабов, казалось бы, улучшалась. Рабы стали колонами и имели право на часть своего труда. При феодализме же это счастье становилось новым рабством — крепостничеством. Крепостные в конце феодализма стали полностью свободными… Но их освободили не только от хозяев, но и от хозяйства. Они стали бесправным пролетариатом. Бесправие — вообще основной признак рабства. К тому же, всякая смена общественно-исторической формации сопровождалась катастрофическими миграционными процессами: вольноотпущенники Рима, переселение народов, великие географические открытия, миграции пролетариата (типа сращения города с селом).

Несмотря на то, что капитализм достиг планетарных масштабов, о крепостном праве тоже никто пока еще не забывает. Оно выступает в виде национальных миграционных законов. В том же ряду и крепостное право больших городов в России — регистрация. Но это уже примеры и частности. Что же можно проследить из всего вышеизложенного? А то, что вместе с развитием способов производства и социальных институтов развиваются и те самые предосудительные пережитки — они тоже важный общественный институт. В общем и целом люди стали жить лучше, но далеко не все. На смену старым болезням приходят новые, и обновляются старые. Существует ли здесь какая-нибудь первородная суть в этой эволюции? По-видимому, надо вернуться к сущности первого социального изобретения человечества — государству. В чем смысл его существования. Государство часто связывают с идеей безопасности и благополучия. И в рамках исторической эволюции государство переживает следующие этапы своего бытия: сначала государство ради безопасности, далее государство — ради благополучия, потом государство — ради безопасности благополучия, и наконец, государство — ради безопасности и благополучия. Потом эволюция повторяется на более высоком техническом уровне. Для Запада, где государство — ради безопасности и благополучия, возникли новые угрозы, которые возможно в скором времени приведут его к новой эволюции, может к новой катастрофе (она называется иногда революцией). Для России же самым жестким образом на протяжении ее 1000-летнего существования остро стоял вопрос о безопасности, благополучие обычно оставляли на будущее. Сейчас же решается вопрос о безопасности благополучия правящей элиты. Естественно, что рабы страдают, и могут ради своих безопасности и благополучия, в конце концов, поквитаться со своими обидчиками: и те, и другие люди.