Е. Полевой - По ту сторону китайской границы. Белый Харбин

В таких условиях перед советскими работниками Харбина стояла тяжелая и трудно разрешимая задача: с одной стороны, как-то объединить вокруг себя все советское население ОРВП, подчинить его своему влиянию, пойти навстречу его требованиям живой и регулярной связи с Советским Союзом, а с другой — делать все это через ту стену, которую воздвигли между ними и харбинским пролетариатом китайские милитаристы и их белогвардейские прислужники.

Задача эта так и осталась пока не разрешенной в полной мере, так как все попытки установить прочную и постоянную связь советских руководителей дороги с массой советских служащих и рабочих неизменно истолковывались, как активная коммунистическая пропаганда. И тем не менее можно не сомневаться в том, что харбинский пролетариат неразрывными узами связан с Советским Союзом, живет одною с ним жизнью и одними стремлениями. И никто никогда не сможет порвать этой прочной пролетарской связи.

Демаркационная грань между Северной и Южной Маньчжурией — это небольшая, как бы нейтральная, зона между станциями Куаньчендзы и Чаньчунь. Куаньчендзы — это последняя станция идущей от Харбина южной ветки КВЖД, Чаньчунь — это конечный пункт Южно-маньчжурской ж. д. Нейтральная зона между этими станциями проложена когда-то в 1905 г. Портсмутским договором, закончившим русско-японскую войну. Она знаменует собою победу Японии Микадо над царской Россией. До этой победы не было Южно-маньчжурской дороги, а была только Южно-маньчжурская ветка КВЖД, шедшая из Харбина не до Куаньчендзы, а далее через Чаньчунь и Мукден, до Дальнего (ныне Дайрена) и Порт-Артура.

Давно залегла эти невидимая, но ярко ощущаемая грань между КВЖД, с одной стороны, и Южно-маньчжурской ж. д. — с другой.

Давно отгремели громы далекой войны, впервые серьезно пошатнувшей трон российского самодержавия.

Но по сторонам дороги всюду разбросаны реликвии войны. Вот памятник двум японским шпионам, расстрелянным в тылу русской армии. Вот та последняя грань, до которой докатилось японское наступление. Вот поля, обильно политые и русской и японской кровью во время сражения под Мукденом. Вот памятник японским солдатам, павшим в этом сражении, а вот здесь было недавно откопано чудовищное множество человеческих костей, когда на месте этого старого, наспех устроенного братского кладбища кому-то заблагорассудилось построить какое-то здание и пришлось потревожить вечный сон этих безвестных воинов, увлажнивших своею кровью эту чужую далекую землю и в ней же спокойно истлевших в течение последующих двадцати лет.

Однако, когда вы попадаете из Харбина в Чаньчунь, вас поражает прежде всего не это, а совсем другое. В Харбине вы привыкаете к тому, что хозяевами в Китае являются сами китайцы. Здесь эта ваша уверенность сразу исчезает, и вы быстро убеждаетесь в том, что попали на территорию, хозяевами которой являются не китайцы, а японцы.

В Китае так же, как и во всех других странах мира, гостиницы высылают на вокзалы своих агентов. Но агенты эти ведут себя там не так, как во всех других странах мира. Они собираются на перроне и при подходе поезда начинают необыкновенно дикими голосами выкрикивать названия своих гостиниц, стараясь перекричать всех остальных. В Чаньчуне этот обычай своеобразно преобразован. На перроне вы не видите ни одного агента гостиницы, но стоит вам выйти на площадь перед вокзалом, как вам немедленно бросается в глаза длинная их шеренга, прямая, как стрела, в которой они выстроены в затылок друг другу. Где-то неподалеку маячит фигура японского железнодорожного жандарма. Ваше появление вызывает движение в шеренге агентов. Они тотчас же оживляются, начинается их характерный крик, а восточный их темперамент немедленно отражается на стройности их шеренги. Кто-то размахивает руками, кто-то выдвигается вперед, и вся линия хвоста ломается в нескольких местах. Маленький японский бобби отделяется от своего места, поднимает, сохраняя всю неизменную каменность своего лица, свою дубинку и начинает энергично гулять ею по рукам, по спинам, по головам китайцев, нарушивших установленный порядок, до тех пор пока их шеренга не выпрямляется снова, как стрела. Вы не слышите при этом ни одного протеста со стороны избиваемых китайцев, а исполнивший свой своеобразный служебный долг японец возвращается на свое место.

Это не случайное явление — это общий быт всей полосы отчуждения Южно-маньчжурской ж. д. и всех расположенных по ее линии японских концессий. Китайцы перестают здесь быть хозяевами своей страны и могут делать только то и так, что и как угодно — подлинным и единственным хозяевам дороги — японцам.

Вся дорога имеет чисто японский вид. На станциях ее торчат японские жандармы и японская администрация, у ее насыпи возятся и играют японские детишки, в вагонах японские кондуктора и проводники, в вагон-ресторане японская прислуга, на паровозах машинисты и кочегары — японцы. На каждой остановке, особенно в городах, вас поражает огромное количество японского населения и японских учреждений, вплоть до почты и телеграфа. Если вы будете посылать телеграмму в Японию хотя бы из Куаньчендзы, вы оплатите ее по очень дорогому международному тарифу. Из соседнего Чаньчуня та же телеграмма уйдет по внутреннему японскому тарифу по 5 сен за слово, как будто вы находитесь уже на территории самой Японии.

Чрезвычайно странное впечатление производит Мукден — эта столица Трех восточных провинций Китая, резиденция раньше всемогущего диктатора всего Северного Китая, маршала Чжан Цзо-лина, а сейчас его сына Чжан Сюэ-ляна. Непосредственно с вокзала вы попадаете на очень обширную территорию японской концессии, и вам нужно пройти или проехать не меньше трех километров, прежде чем вы попадете в китайский город, в котором находится и маршальский дворец. Японская концессия отделяет его от железной дороги, как стена, ворота которой открываются только с разрешения японского начальства. Весьма непопулярный среди населения, даже откровенно ненавидимый им покойный маршал Чжан Цзо-лин выезжал из своего дворца только под усиленной охраной, и вокруг его автомобиля, когда он направлялся на вокзал, всегда скакал целый эскадрон китайской кавалерии. Но стоило этому автомобилю подойти к границе японской концессии, как весь этот огромный эскорт таял, как дым, и автомобиль ехал дальше уже без всяких признаков охраны: появление на территории японской концессии китайских военных при оружии категорически воспрещено, и японцы не допускают никаких исключений из этого правила.

В 1926 г. на Мукденском вокзале произошел довольно характерный в этом отношении случай. Во время одного из проездов через Мукден убитого впоследствии вместе с Чжан Цзо-лином цицикарского генерал-губернатора У Цзинь-шеня, из которого мукденское правительство в то время усиленно делало национального героя, собралось проводить его довольно много военных. В то время как У Цзинь-шень уже был в вагоне, японский жандарм заметил, что из здания вокзала на перрон вышли два китайских полковника в парадной форме, повидимому прибывшие для участия в проводах, причем у них оказались на боку кобуры с револьверами и шашки. Пораженный таким необыкновенным явлением, а с его точки зрения — просто наглостью такого появления, японский жандарм быстро направился к ним, несколькими ловкими движениями сорвал с них шашки и револьверы, а заодно и погоны, в порыве своего патриотического усердия отвесил им несколько звонких оплеух и выгнал с вокзала. Изобиженные полковники мирно пошли по домам уже без оружия и без погонов, а об этом случае не было затем даже особых разговоров: он был в порядке вещей.