Итоги Итоги - Итоги № 2 (2014)

— В сериале есть ирония, которой, на мой взгляд, остро не хватает сегодня.

— Это правда! Люди разучились посмеиваться над собой и другими — не зло, без ожесточения. Все слишком серьезно к себе относятся. Для меня это звучит почти как диагноз. Я от ролей отказываюсь, если в них нет юмора, самоиронии. Главное — не путать ее с пофигизмом, безразличием. Равнодушие, на мой взгляд, недопустимо нигде — ни в жизни, ни в работе.

— Вот и образ Леонида Ильича в сериале «Брежнев» вы лепили с душой…

— Фильм получился замечательный. Спасибо режиссеру Сергею Снежкину и сценаристу Валентину Черныху, увы, недавно ушедшему от нас. Мне роль тоже вроде удалась. По крайней мере, так все говорят. А я соглашаюсь. Мы задумывали кино о человеке, а не о политическом деятеле. В этом и залог успеха картины. Сопереживанию русская душа открыта. От политики я всегда старался держаться подальше. Даже в партию не вступил, хотя, было время, товарищи из Фрунзенского райкома КПСС активно заманивали. В Театре Станиславского первичную парторганизацию возглавлял Леонид Сатановский, конъюнктурщик чистой воды, дай ему бог здоровья. Леня сейчас живет в Австралии, давно уже эмигрировал, а в восьмидесятые годы промывал нам мозги рассказами об исторических решениях съездов и пленумов, хотя, по-моему, сам ни во что не верил.

— А почему Никита Михалков, ваш старый товарищ, так льнет к сильным мира сего?

— Тут больше легенд, чем правды. Никита всегда был сильным раздражителем для обывателей, его успешности и популярности завидовали, вот и выдумывали разные байки… Дьяволизация образа, не более. Нет, Никита — искренний человек и не стал бы ничего делать из голого расчета и корысти. Он действует исключительно по убеждению.

— Сниматься в художественном фильме о Нурсултане Назарбаеве вы тоже согласились из любви к искусству?

— Честно говоря, это дружеская просьба. Не смог отказать, хотя понимаю, что рискую с имиджевой точки зрения. Но у меня эпизодическая роль, на один съемочный день. Играю наставника Назарбаева.

— Кунаева?

— Почти. Это все-таки собирательный образ. Вот сижу и скрупулезно учу не вставляемый в мои мозги текст. Не умею говорить таким менторским и нравоучительным тоном: «Ты брось эти штучки… Веди себя солидно, иначе рабочие не поймут…» Немного утрирую, но что-то в этом духе.

— Часто вас просят по дружбе о таких одолжениях?

— Бывает. К этому можно по-разному относиться. Ну вот Первый канал убедительно звал на роль отца Высоцкого в фильме о Владимире Семеновиче. Не скажу, что сильно рвался, мне казалось, там играть особенно нечего. Но согласился. Только не думайте, что заставили! Со мной такой номер не проходит. Желание работать в артисте никогда не дремлет. Оно, как вулкан, если не извергается, хотя бы дымится. Хочу думать, что я свободный человек, ни к кому не пришит, не состою нигде в штате. Часто отказываюсь от предложений, если не испытываю актерского интереса. Не стал сниматься в фильме о Валерии Харламове, не буду играть и Святослава Федорова, офтальмолога. Для меня важен сценарий, материал, в который придется окунуться, ансамбль в кадре, предполагаемая прокатная судьба картины. Ведь это единственный настоящий способ быть интересным зрителю. Однако прекрасно понимаю, что свобода артиста — это не свобода выбора, а, если так можно выразиться, свобода отказа. У одних такой диапазон шире, у других уже. Вот такая отличительная черта нашей профессии. Не случайно многие артисты с переменным успехом пытаются переквалифицироваться в продюсеров и режиссеров. Хочется поменяться местами...

— Из уже начатых проектов выходить вам случалось?

— Дважды. Ушел из «Зимней вишни» и «Земли Санникова». В советскую пору за такие вещи строго наказывали. Запрещали на время приближаться к киностудии, не брали ни в одну картину. Наверное, я мог бы быть посдержаннее, но характер не переделаешь: если шлея под хвост попала, не удержать. Сегодня давал интервью телевидению. Минут пять отвечал на вопросы, а потом корреспондент заявляет: «Ой, извините, мы камеру забыли включить». Я сказал: «Ребята, пока!» — и ушел. Разозлился сильно, не мог по второму разу говорить то же самое. Махровый непрофессионализм! Меня спасает, что в любой момент могу встать и сделать ручкой. Здесь не понравится, туда пойду. Крепостным никогда быть не умел. Ни на работе, ни дома. Когда Леонида Хейфеца, с которым сто лет дружу, попросили из Театра Советской Армии, я в знак солидарности уволился из труппы, сделав это даже раньше, чем Леня. Зашел в репертуарный отдел, накатал заявление по собственному желанию и шмякнул его на стол Андрею Попову, главному режиссеру. У того от неожиданности лицо вытянулось, а я ни секунды не колебался. Хотя уже был женат, рос маленький Ванька. Взял две бутылки водки и поехал к Леньке домой. Он тогда жил на Сущевском Валу… Потом год сидел без работы, в Театр Станиславского поступил лишь в 71-м. Шел по улице Горького и наудачу завернул в кабинет к главному режиссеру. Говорю: «Возьмите в труппу». Можно сказать, напросился… Я всегда смотрел на жизнь с позитивной стороны. И по сей день так. По утрам просыпаюсь и пою. Обожаю арии из опер. Привычка осталась со студенческой поры, когда постоянно слушал Шаляпина и подпевал в меру способностей. Я не самоед и обязательно должен получать удовольствие от того, чем занимаюсь. Едва перестает нравиться, сразу откладываю дело в сторонку. Потом вернусь. А может, никогда. Зачем мучиться, если скучно? Я и зритель требовательный. Был как-то на «Трех товарищах» в «Современнике». Ну не мой спектакль. Встал и ушел. Губенко позвал к себе на Таганку. Даже название спектакля не вспомню. Глупость полная! До конца смотреть не стал, а Николай обиделся. Позвонил, спрашивает: «Сергей, тебя на втором акте не было?» Я хотел объяснить почему, а он уже повесил трубку… Елки, ну мы мужики или ранимые барышни?!

— А если вам кто-нибудь из друзей скажет: «Лажанулся, Каюмыч!»

— Ради бога! Корона с головы не упадет. Во мне живет ирония по отношению к себе, я ее все время подпитываю и лучше любого критика знаю, что могу сделать, а что — нет. Ведь критик не в курсе, как должно было быть, он лишь утверждает, что увиденное им неверно. Художник же всегда в поиске и сомнении, которые без ошибок ничтожны. Но провальных ролей у меня никогда не было — ни в кино, ни в театре. Роль Шута в спектакле «Смерть Иоанна Грозного», который поставил Леонид Хейфец, принесла мне бешеную популярность в театральной Москве. Хотя это был мой дебют на сцене и играл я почти без слов, иначе решал образ. Народ ломился в Театр Советской Армии, люди сидели на ступеньках, чуть ли не висели на люстрах. Чума! Нас представили на Государственную премию, правда, потом из-за политических интриг не дали, узрев намек на отставку Хрущева, еще какую-то чушь. Госпремию СССР я получил в 80-м, сыграв Степана Сечкина в кинофильме Алексея Сахарова «Вкус хлеба». Не зря прошло два года жизни. Образ получился цельный и выстраданный. Странно, но его до сих пор помнят, невзирая на исторический контекст картины… Словом, все, что ни происходит, к лучшему!