Владимир Стасов - Михаил Иванович Глинка

Впоследствии, в 1838 году, Глинка получил поручение отправиться в Малороссию для набора новых сопрано и альтов и заслужил столь полное благоволение государя исполнением этого поручения, что ему назначено было, в 1839 году, снова ехать в Малороссию для подобного же набора: это предположение не исполнилось только по случаю оставления им службы. По обязанности капельмейстера он часто находился при богослужении в придворной церкви в присутствии императорской фамилии, на больших и малых выходах в Зимнем дворце (начиная с ноября 1838 года) и, сверх того, иногда удостаивался счастья быть приглашаемым на музыкальные вечера к государыне императрице Александре Феодоровне, на которых он почти всегда приглашаем был петь или играть на фортепиано. В 1837 и 1838 годах на патриотических концертах исполнялись разные пьесы Глинки, отрывки из его оперы; на одном из них государь сказал: «Глинка великий мастер, жаль если он при одной этой опере останется». В конце 1837 года Глинка написал прибавочную сцену Вани в «Жизни за царя», и в письме 14 декабря он писал своей матери: «Вчерашний день прибыл сюда государь император, и вечером я имел счастье видеть его в театре на сцене; приметив меня, государь подошел ко мне и, обняв одною рукою, вывел меня из толпы, в которой я стоял, и потом весьма долго изволил со мной беседовать о певческом корпусе, о певцах, обещал посетить театр, когда будут давать мою оперу, чтобы слышать новую сцену, расспрашивал также о вновь начатой мною опере. Нет слов выразить вам, как мне драгоценно это милостивое внимание нашего доброго государя. Как после этого не посвятить всех сил своих на его службу?»

Необыкновенный успех оперы «Жизнь за царя» был причиною того, что Глинка почти невольно должен был значительно расширить круг своего знакомства в петербургском обществе, где его художественная натура и чудесный исполнительский талант не могли не быть сильнейшими магнитами для всякого. В начале 1839 года он писал к своей матери: «От рождества до первой недели поста жизнь моя походила на существование разгонной почтовой лошади: служба, балы, обеды, ужины и концерты не только отнимали у меня все свободное время, но часто лишали возможности успокоить себя нужным отдохновением ночью. Впрочем, хотя этот образ жизни был мне и не по душе и отнял у меня возможность продолжать начатую оперу, однакоже я был вознагражден тем… что приобрел несколько новых и приятных знакомств».

Уже в конце лета 1837 года Глинка получил поручение учить пению в театральном училище четырех воспитанниц. Он говорит: «Время, проведенное мною с этими милыми полудетьми, принадлежит, может быть, к самому лучшему в моей жизни: их резвая болтовня, звонкий, искренний смех, самая простота скромного наряда, которому, несмотря на то, они умели придавать особенную прелесть, все это было для меня ново и увлекательно». В то же время он приготовлял для сцены того тенора, который дебютировал потом под именем Нестерова (А. П. Лодий) и учил пению для русской же сцены певицу Соловьеву.

Но посреди всех этих столько разнообразных занятий и развлечений главною мыслью и целью оставалась новая опера. «Первую мысль о „Руслане и Людмиле“ подал мне, — говорит Глинка, — наш известный комик, князь Шаховской; по его мнению, роль Черномора следовало писать для Воробьевой (контральто). На одном из вечеров Жуковского Пушкин, говоря о поэме своей „Руслан и Людмила“, сказал, что он бы многое переделал; я желал узнать от него, какие именно переделки он предполагал сделать; но преждевременная кончина его не допустила меня исполнить этого намерения». За новый сюжет свой Глинка принялся с необыкновенным жаром: непрекращавшийся восторг публики от первой его оперы, слава новых его романсов, энтузиазм, всегда производимый его присутствием и страстным, горячим пением во всех обществах, где ему случалось быть, должны были необходимо поддерживать его художнический жар. В письме от 1 мая 1838 года он пишет своей матери: «Еще при вас сделано мною условие с дирекцией театров о доставлении оперы поактно, вследствие чего первый акт уже мною и доставлен и переписывается, второй же за болезнью подвигается очень медленно». Конечно, это известие не совершенно точно, потому что, как мы знаем из его «Записок», великолепная интродукция первого акта соображена и сочинена гораздо позже (а именно в августе 1840 года), но, тем не менее, и без этой интродукции довольно уже было сделано, если другие части первого акта были кончены и отданы в переписку уже в 1838 году.

Кроме этого первого акта, первыми сочиненными нумерами были: персидский хор и марш Черномора. Глинка услышал пробу их в первый раз в Малороссии летом 1838 года во время поездки своей туда для набора малолетних певчих. Несколько времени он прогостил тогда у одного богатого малороссийского помещика Григ. Степ. Тарновского, большого любителя музыки. У него был свой оркестр, и посреди многочисленных обедов, балов, иллюминаций, затейливых прогулок, которыми радушный хозяин старался доставить удовольствие гостившим у него приятелям и знакомым (в числе которых находился знаменитый наш художник Штернберг, набросавший именно в это время лучшие свои произведения, юмористические сцены малороссийской жизни), Глинка имел возможность продолжать также свои музыкальные занятия [29] В «Записках» находится много интересных рассказов о времени, необыкновенно приятно проведенном Глинкою в Малороссии у Тарновского. Талантливый Штернберг написал картину «Игра в жмурки», где в числе прочих портретов зрителей находится и портрет Глинки; во время гощения своего Глинка написал два малороссийских романса: «Гуде витер» и «Не щебечи, соловейко». — В. С. . Нередко певали у Т. хором малороссийские народные песни; порядочный оркестр исполнял многие хорошие вещи [30] Глинка рассказывает, что один из антрактов к «Эгмонту» Бетховена, изображающий смерть Клерхен, произвел на него такое сильное впечатление, что в конце пьесы он схватил себя за руку: ему показалось от перемежки движения валторн, что я у него остановился пульс — В. С. , наконец, вздумали обратиться и к сочинениям Глинки. «В портфеле моем нашлись, — говорит он, — два нумера, приготовленные, не знаю когда, для „Руслана“ — персидский хор „Ложится в поле мрак ночной“ и марш Черномора; обе эти пьесы были хорошо исполнены; в марше Черномора мы заменили колокольчики рюмками, на которых чрезвычайно ловко играл Дм. Ник. Палагин» (учитель пения придворной певческой капеллы, сопутствовавший Глинке в путешествии для исполнения возложенного на них поручения). «Сосед Т., мой пансионский товарищ Н[ик.] А[ндр.] М[аркович], помог мне в балладе Финна: он сократил ее и подделал столько стихов, сколько требовалось для округления пьесы. Мне очень памятно время, когда я писал балладу Финна: было тепло, мы собирались вместе, Штернберг, М. и я. Покамест я уписывал приготовленные уже стихи, М. грыз перо; нелегко ему было в добавочных стихах подделываться под стихи Пушкина, а Штернберг усердно и весело работал своею кистью. Когда баллада была кончена, неоднократно пел я ее с оркестром».