Лариса Бабиенко - Как живется вам без СССР?

— Я всегда говорил, что рано или поздно деникинцы не подведут, — отвечает полушуткой второй.

На экране самолетного телевизора пляшет Тина Тернер — разболтанная как страус. Раньше у нас в России никто ее не знал, а теперь знают, и что в нашей жизни изменилось?

Вот показали Примакова. Но произнести фразу ему не дали, за него вещал диктор. Примаков, как дельфин, с открытым ртом еще с минуту поплавал на экране, потом его заменили пальмами и рекламой. Говорить россиянину можно только на родине, на чужом экране ему лучше бы помолчать.

По темному бархату бездны далеко внизу — златотканные ковры городов.

— Надо поспать, — решил пассажир, который держал в руках журнал. — У меня от цифр уже урчит в животе. А читать больше нечего, — возмутился он. — Хоть бы какой-нибудь рассказ, ничего человеческого…

Западные пассажиры одеты не лучше наших. Они тоже задраили окна и уже не интересовались, что там за тайны в далеких туманностях и пульсарах? Им раздали какие-то серые тряпки в бумажных пакетах, это, видите ли, пледы. Стюардессы принесли конфеты, напоминающие солоноватый хрустящий картофель.

Торонто… кафе, магазины, гостиницы, банки, автомобильные стоянки, юридические консультации, школы, больницы. И ни одного завода. То есть, практически это город лишь бабьих профессий… Все работы, которые в России выполняют женщины, тут заняты мужчинами. Теперь по этому пути пошел и Лужков, уничтожив производство в Москве. А за счет чего живет Канада? Как и прежде, за счет колоний, хотя официально те как будто бы независимы. Все производство Канады в основном в Латинской Америке. Товары, созданные в Бразилии, продают в Европе и США под европейским лейблами. Латиноамериканским рабочим за труд платят гроши. На эту спекулянтскую разницу в основном и живут в хваленом капиталистическом мире.

Деревья на улицах города украшены лампочками и гирляндами, будто женщины с плохой помадой на губах.

Говорить по-русски на улицах Торонто небезопасно. Добрые люди предупредили: могут ударить, облить кислотой. Но в этом маленьком, будто из сказки, домике, куда меня пригласили в гости, говорить на родном языке можно было сколько угодно…

Хозяйка его Надежда Ивановна, угощая скромной овсяной кашей, жила ведь с безработной дочерью на одну пенсию, уже вспоминала про то, каким красивым был у них в селе выпускной школьный вечер! Охапки тюльпанов, сирень, запах акации. Учитель говорил замечательные слова про будущий жизненный путь при социализме. Рядом с Надеждой — ее подружка Катя, дочь этого же учителя, мечтавшая учиться на переводчика. Но вдруг на третий день после выпускного — война.

— Меня угнали в Германию из Ростовской области, — рассказывает Надежда Ивановна. — Ходила с нашивкой «ост», была гастарбайтером. Немецкая хозяйка очень унижала. Однажды она сказала: спустись в подвал и принеси колбасу. Я думала, там одна-две рульки, ведь война, мы, остовцы, голодали, но когда спустилась в подвал, в глазах потемнело: на крюках — сотни колбасных ароматных кругов. Голова закружилась. Я не знала, какой сорт нужен, взяла несколько рулек, чтоб хозяйка сама выбрала, а та почему-то рассвирепела.

Может, ее задел вид молодой красивой девушки с аппетитной колбасой в руках, может, заподозрила, что рабыня в подвале съела какой-то кусок? Как вдруг она ударила ее по лицу.

И пробудила… Вулкан неистовой ярости.

— Я колотила ее этими колбасами так, что немка упала на пол и волчком крутилась, чтоб спастись от ударов. Била я ее даже ногами. За их бомбы на нашей земле, за этот плен, за то, что я, Надя, в недалеком прошлом еще школьная отличница, ночевала теперь в хлеву со свиньями… Потом пришли за мной. Чтоб отправить в концлагерь. Однако местный полицейский, старичок, хорошо знавший мою хозяйку как скверного человека, пожалел и отправил санитаркой в госпиталь, чтобы ухаживать за немецкими солдатами. А солдаты — мои ровесники. Мальчишки от 14 до 18 лет умирают на моих глазах, не понимая, зачем с ними такое сделали, зачем их прямо из детства пинками выпихнули в войну? Я поднимала простыню, чтобы сделать перевязку, и видела их почерневшие половые органы. Это уже начиналась гангрена. Мальчишки стыдились, уводили глаза в сторону, потом все же умоляюще глядели на меня, мол, спаси, помоги… Зачем эта война?

Надежда Ивановна помнит, что вытворяли американцы в Германии. Лютая бомбежка Дрездена, когда даже воздух превратился в кипяток. Вот уж кто не жалел мирное население. Не вздохнешь, и в реку голову не спрячешь. Все вокруг горит.

— На меня упала стена. Но молодой поляк, вырвавшийся из концлагеря, успел выхватить меня из-под груды обрушивающихся кирпичей.

Односельчанке Зине не успели помочь. Ей снесло голову. Погибла она сразу, только роскошные каштановые волосы ее, будто перья птицы, какое-то время еще трепетали на ветру.

— Потом я и этот польский парень поженились. Уехали в Канаду. На лесоповале родилась наша девочка.

— Вы, наверное, были очень счастливы с ним?

Надежда Ивановна в ответ лишь вздохнула:

— Какое там… Как напьется, бывало, так все курвой обзывал и по лесу гонял. У поляков это слово даже и не очень бранное. Но я развелась.

— Можно было, чтобы не попасть в Германию, уйти в плавни?

— Я так и сделала, — ответила моя собеседница и продолжила о том, что их любимый учитель литературы на второй же день, как пришли в село немцы, отправился в комендатуру с заявлением, что хочет служить в полиции.

И служил. Оказывается, был в прошлом деникинцем. И строго следил за тем, чтобы всех учениц своих отправить на работу в Германию. Даже по погребам лазил, чтобы найти каждую. Если же не находил, угрожал, что вздернет на виселице родителей. В дом к Надежде тоже однажды пришел…

— Мать я пожалела и вышла из плавней. Больше родителей своих не видела. Лишь недавно узнала, в каком году они умерли.

— Как же дочь учителя, ваша подружка? Почему она не помешала ему такие гадости делать?

На второй день после выпускного вечера Катя успела уехать в Москву. Там сразу пошла на фронт, дошла до Берлина, получила ордена, медали, вернулась на хутор. И как только узнала, что вытворял во время войны ее отец, взяла веревку, ушла в сарай и повесилась.

Надежда Ивановна опустила голову в печали, видимо, вновь оплакивая про себя и свою жизнь, и нелепую судьбу лейтенанта Советской Армии Кати.

— Может, не столько война тяжела, — открыла мне женщина глубоко выношенную ею истину, — сколько предательство. И бомбы можно подзабыть, падающую даже во сне стену, но предательство учителя… страшнее.

На факультете журналистики МГУ во время встречи с прежними выпускниками бывший декан факультета Ясен Николаевич Засурский вручил Почетную грамоту Борису Панкину за его смелый, видите ли, поступок — неподчинение приказам тоталитарной власти.