Миша Гленни - Теневые владыки. Кто управляет миром

Но даже самым ожесточившимся южноамериканцам не стоило бы винить нигерийцев в таком приросте насильственных преступлений. В действительности, как мы знаем, волну беспорядков и террора породило само южноафриканское общество – оно явилось порождением апартеида и открыло путь к беспрецедентному уровню насилия и прочих преступлений в ЮАР, к чему самым опасным образом примешивалась взаимная неприязнь между этническими сообществами. Эта патологическая связь, наглядным следствием которой стала уличная преступность, служила ширмой для деятельности куда более серьезных международных криминальных синдикатов, которые с радостью окапывались повсюду в Африке, но именно ЮАР считали своей главной добычей.

Свои планы на Южно-Африканскую Республику строили независимо друг от друга две преступные отрасли. Первой была наркоторговля, главные участники которой жили в Нигерии, Италии и Южной Америке; второй была торговля оружием в Черной Африке (южнее Сахары) в обмен на ценные полезные ископаемые: алмазы, медь, цинк и малоизвестное вещество под названием колтан [28] . Главными участниками этого бизнеса были россияне, бельгийцы, американцы, французы, британцы и израильтяне.

В 90-х годах Южная Африка оказалась в уникальном положении. Падение апартеида отличалось от падения коммунизма тем, что это расистское государство было развитой рыночной экономикой. Поэтому новая администрация, хоть и унаследовала от него развитую, богатую инфраструктуру, была исключительно слаба, когда дело дошло до поддержания ее в порядке. Вплоть до 1994 года правительство было никак не заинтересовано в расходовании средств на большинство населения страны – негров и цветных. Основной задачей нового демократического правительства, естественным образом, являлось устранение этого вопиющего дисбаланса. Однако резкая смена курса нанесла по бюджету ЮАР сильный удар. Новая полиция столкнулась с огромными трудностями, и поэтому Южная Африка, известный во всем мире «поставщик» преступности и преступников, сама стала одним из желанных трофеев транснациональных криминальных синдикатов. Нетвердо стоящее на ногах новое правительство вынуждено было бросить львиную долю своих ресурсов на наведение порядка в стране. В границах зияли дыры, а транспортные пропускные пункты были открыты для тех, кто платил больше – для наркоторговцев и продавцов оружия.

При апартеиде существовал пресловутый Закон о групповых областях, который определял, в каких местах могут жить представители различных рас, и был совмещен с давней практикой использования чернокожих мужчин как резерва рабочей силы для шахт и тяжелой промышленности. В результате возникла невиданная концентрация мужского населения, жившего в городах в условиях нищеты. В сельских районах многие женщины должны были заботиться о себе и своих детях сами, так что нищета не просто передавалась по наследству следующим поколениям, но и усугублялась.

Прошло более ста лет, и отголоском этого закона стала ситуация, породившая две различные, но взаимосвязанные бандитские культуры – одна из них, так называемая группировка «Числа», объединяла цветных и черных заключенных многочисленных южноафриканских тюрем. Вторая культура уходит корнями в цветное и черное население городов.

Легенда о бандах Чисел отражает богатое коллективное воображение ее создателей – в ней соединились зулусский фольклор, образность британских колониальных войск и романтизированная героика бандитов, зародившаяся на волне южноафриканской золотой лихорадки конца XIX века. Три эти банды (под названиями «26», «27» и «28») ведут свое происхождение из 1890-х годов, храня память о Нонголозе – зулусе, который возглавлял банду под названием «Ниневитяне» и грабил странствующих рабочих в Йоханнесбурге. Из этого скудного материала заключенные, поколение за поколением, соткали причудливую историю, которая содержит большинство из элементов религиозной мифологии (здесь есть свой пророк, тайные ритуалы, священный текст, написанный наполовину на бычьей шкуре, а наполовину на камне, собственный язык сабела – смесь африкаанса и языка зулусов с региональными диалектами, и жреческая иерархия непостижимой сложности).

Члены «Чисел» любили говорить – часто небезосновательно, – что их союз был главной формой противодействия апартеиду, настолько сильной, что его боялись тюремные охранники, преимущественно белые (зарезать охранника было важным обрядом инициации в «Числах»). Правда, адепты организации также вели кровопролитные междоусобные войны (в особенности «26» и «28» с их традиционной враждой), связанные с таким центральным вопросом «вероучения», как допустимость гомосексуальных связей в пределах «Числа».

Эта система была внутритюремной. Когда члены «Чисел» появлялись в городах, к ним относились с уважением, однако там был другой тип организации – банды, и в них своя иерархия. И нигде банды не были так сильны, как в цветных кварталах Кейптауна.

Шоссе, ведущее из международного аэропорта Кейптауна в город, проходит через несколько обособленных районов, вроде Митчелс-Плейна и Гугулету. По этому шоссе снуют сквозь потоки машин мужчины, женщины и дети, стремящиеся попасть из одного района в другой. Вечером эти пешеходы уже бредут, пьяно пошатываясь – это одна из причин того, почему дорожная смертность в Южной Африке одна из самых высоких в мире. По обе стороны шоссе солнечные лучи играют на крошечных хижинах из гофрированных железных листов, где находят пристанище целые семьи. Хижины стоят под густой паутиной проводов, с помощью которых жильцы воруют электричество из главной линии. Благодаря европейским программам помощи здесь соорудили несколько линий туалетных кабинок, позволяющих обитателям сохранять минимальное человеческое достоинство. Эти люди, начавшие когда-то селиться здесь из-за апартеида, ютятся, словно куры на птицеферме, выживая с помощью жалких заработков, если посчастливилось найти работу. Вся эта нищета удручает еще сильнее оттого, что находится всего в нескольких милях от жилых кварталов мирового уровня роскоши и богатства, в которых бассейны и теннисные корты считаются уже не роскошью, а необходимостью.

Слияние наркотиков и оружия – это банды Кейптауна.

«Заставьте людей жить, сидя на голове друг у друга, и вы обязательно получите социальную напряженность, которая найдет выход в насилии. Если я чего никогда не мог понять, так это то, почему насилия не становится больше», – говорил Эл Лавджой, описывая районы, которые он знает хорошо и не понаслышке. Эл, обладатель мускулистых рук, покрытых татуировками, угощается дешевой южноафриканской выпивкой и скручивает себе «косяк», сидя напротив меня в студенческом баре в Стелленбоше, центре винной отрасли страны, а некогда и интеллектуальном оплоте белого расизма.