Игорь Фесуненко - По обе стороны экватора

Таковы были политические, социально-экономические и эмоционально-психологические предпосылки зарождения новой бразильской архитектуры. И именно архитектуры! Ибо она, будучи искусством, по самой природе и специфике своей обращенным к массе людей, к народу, к современникам и потомкам, наиболее полно отвечала возникшим потребностям и могла выполнить социальный заказ эпохи. Грандиозные задачи требовали грандиозного воплощения. Отсюда и борьба Кубичека за реализацию проекта новой столицы. Отсюда смелость и размах замыслов Лусио Косты и Оскара Нимейера.

О том, почему знаменем, символом и вождем этой «новой волны» в архитектуре стал именно Нимейер, можно строить различные предположения. Думается, что главной причиной является, конечно же, профессиональная одаренность этого выдающегося творца. Он вошел в архитектуру стремительно и уверенно, как входит в порт, вызывая восторги людей на берегу, белоснежный океанский лайнер новейшей конструкции. И с первых же работ, буквально с первого его проекта коллеги-архитекторы признали талант Оскара. Его общепризнанное «первенство среди равных» объясняю также и все тем же уже упомянутым мной императивом: грандиозные задачи требовали грандиозного воплощения. И не просто грандиозного, а нестандартного, революционно нового, порывающего с господствовавшими взглядами и идеями. Это было по плечу не только и не просто одаренному, талантливому, пускай даже гениальному архитектору, но бунтарю, разрушителю традиций, революционеру в искусстве. А среди своих собратьев и коллег — в этой среде было и есть немало новаторов, пролагающих новые пути, ищущих необычные решения, — Нимейер был смелее всех и пошел в своих творческих исканиях и жизненных убеждениях дальше всех. Именно потому он и стал коммунистом. Этот шаг выразил не только его политические взгляды, но и его профессиональную позицию. Его кредо творца.

Немалую роль сыграло здесь, мне кажется, и то обстоятельство, что среди своих коллег, учителей, и учеников Нимейер оказался, если можно так выразиться, «самым бразильским» по натуре, по характеру, по своей психологии, по подходу к жизни, к работе, к людям. И эта его «национальная аутентичность» тоже помогла ему с такой потрясающей легкостью быть понятым и принятым бразильским народом, да и другими народами тоже. Ибо давно уже известно, что универсальное признание завоевывают обычно те художники, которые с наибольшей силой, талантом и умением способны выразить душу своего собственного народа.

Назвав его «самым бразильским» из бразильских архитекторов, я имею в виду не характер, не сумму взглядов и привычек, не образ мыслей и не манеру поведения, которые часто с такой легкостью принимаются за самые определяющие черты национального характера. Нет, с этой точки зрения Оскар Нимейер, наоборот, кажется на первый взгляд как раз «не типичным» бразильцем. В отличие от миллионов своих соотечественников он не является страстным футбольным болельщиком, весьма равнодушно наблюдает на экране телевизора за футбольными баталиями и — что уж совсем невероятно в этой стране! — не отдает предпочтения ни одной из местных команд. Он совершенно не по-бразильски сдержан, спокоен, уравновешен, мягок, даже деликатен в общении, хотя в кругу близких друзей, как уже было сказано, превращается в острослова, любит крепкое словечко. Видимо, следствием этой его сдержанности, отвращения к позерству, неприятия красивой фразы является и всем известная нелюбовь Нимейера к интервью, пресс-конференциям и любым другим формам деловых контактов с журналистами. Уже хорошо зная меня, относясь ко мне с самой искренней симпатией, он все же даже не пытался скрыть своих страданий, когда я обращался к нему с просьбой об очередном интервью. И всегда старался заменить традиционную, естественную и наиболее, казалось бы, легкую форму этого процесса: «вопрос — ответ», заблаговременным сочинением и собственноручным написанием ответов даже на самые простые вопросы, типа «пожеланий советскому народу в связи с приближающимся праздником». Любой бразилец на его месте безмятежно отстрекотал бы в микрофон полдюжины соответствующих случаю фраз, а Нимейер при всей его занятости считал необходимым, получив заранее вопросы, тщательно записать, отредактировать, собственноручно отстучать на машинке ответы и вручить их «заказчику» с церемонным, учтивым поклоном. Хорошо знаю, что так он поступал не только со мной — корреспондентом из СССР. Так он поступает всегда или почти всегда, когда к нему обращается любой бразильский или иностранный журналист. Друзья утверждают, что страх Нимейера перед прессой сопоставим лишь с его боязнью самолета, которую он, впрочем, ни от кого не скрывает.

Ну а что ж все-таки дает мне основание утверждать, что он — «стопроцентный бразилец»? Мне кажется, он бразилец не по поведению, а по духу. Как все бразильцы, он демократичен и прост. И несмотря на кажущуюся сдержанность и немногословие, он удивительно легко сходится с людьми, о чем однажды в Париже сказал ему чилийский коллега: «Оскар, я знаком с тобой только два месяца, но ты мне гораздо ближе, чем те, с кем я работаю уже четыре года».

…Оскар. Именно так — только по имени, как и Жоржи Амаду, уважительно и тепло зовут его в Бразилии все: бесчисленные друзья и враги, которых у него не так уж и мало, седовласые коллеги и юные ученики. Как каждый настоящий бразилец, он любит людей, он всегда окружен ими. «Их так много, что трудно перечислить, — сказал он однажды, отвечая на вопрос, кого он считает лучшими из своих друзей. — Самое ужасное — это состариться в одиночку. Со мной этого не случится». И, как это свойственно именно бразильцам, он привык ставить дружбу даже выше политических разногласий: среди тех, кого он считает своими друзьями, немало и таких, кто не разделяет его убеждений. Но «различие во мнениях не должно мешать дружбе», считает он с чисто бразильской терпимостью и идеализмом, и когда его спросили, как должен, по его мнению, выглядеть идеальный для жилья дом, он ответил: «Когда хороши соседи, любой дом может оказаться идеальным».

Он «стопроцентный бразилец» еще и потому, что обладает удивительной способностью зажигаться поправившейся ему идеей, причем далеко не всегда связанной с архитектурой. Как-то раз друзья попросили его оформить декорации для спектакля «Черный Орфей», и он, как вспоминал поэт Винисиус де Мораес, целиком отдался этой работе, обложился книгами, театральными буклетами и афишами, а клиенты, ожидавшие выполнения заказанных проектов, в панике звонили в театр и жаловались, что мастерская Нимейера практически прекратила работу. Спустя несколько лет он с такой же страстью рисовал карнавальные костюмы и макеты декораций для знаменитой школы самбы Мангейра, которая решила посвятить свое карнавальное шествие 1981 года его другу Жуселино Кубичеку.